Лукавствующий мир сей не царствует,
но рабствует. Если исключить из него тех,
которые всем его званиям предпочитают
звание христианина, то в нем останутся
одни рабы – рабы честолюбия, рабы злата,
рабы чрева, рабы сладострастия,
и все вместе рабы самолюбия…

А.И. Яковлев. Век Филарета.

Не только раздумья, что в жизни должно что-то измениться, но и особая помощь Божия вдруг четко и ясно указала: в монастырь – в Пюхтицы. Вот тут уже удивление и внутренний вопрос: как – я в монастырь? В женский? С такими талантами? В Печорах мне нравилось, но появилось ощущение, что теперь что-то другое должно быть, поэтому «направление» в женский монастырь было выполнено с решимостью, но и с недоверием: ум сопротивлялся, а сердце было на своем месте. Прошло много лет, прежде чем ум осознал и согласился с тем, что сердце было право, и теперь можно заодно радоваться.

Отречение от мира не выглядело как какая-то трагедия, страшная потеря; наоборот, это был космический взлет в неизведанное пространство, где множество звезд излучали свет и тепло.

Еще во время паломничества в Печоры на Литургии, как-то пришлось всю службу простоять в темном коридоре в очереди на исповедь, и уж стало подкрадываться отчаяние, но в последние минуты батюшка принял, ободрил, и когда в залитом светом паникадил храме я подошла к Причастию, то подумалось: воистину, Бог из такой тьмы вывел нас в такой свет…

Жизнь без Бога хорошо была известна по школьным и студенческим годам. А жизнь с Богом, со стремлением понять, Кто же Он, против Которого так борется мир, лежащий во зле, открывала новое «стояние в правде и истине», где так успокаивался бунтующий человек, находя мудрые ответы на все свои трудные вопросы.

Для чего живет человек? Чтобы всему научиться, а потом исчезнуть в смерти? Или чтобы родить и воспитать детей, которые тоже умрут, родив своих детей? Однажды в беседе с одним журналистом-атеистом я услышала чистосердечное признание в том, что «атеизм всем хорош, но только с одним вопросом он не может примириться – это вопрос о смерти». Только в монастыре я узнала, что при жизни можно испытать смерть духовную.

Стремление к Богу привело в монастырь, но монастырская жизнь поставила новые вопросы:

• где Он?
• почему я не могу Его найти даже в монастыре?
• почему вместо Него встречается какой-то чужой и злой дух, мистически выплывающий в разных образах?

Оказывается, при всем стремлении к Высшему и Доброму, мое внутреннее состояние было совсем чуждо этой светлой духовности. Во мне – дух другой, не Божий, а сродный мне по состоянию - падший дух. И не то чтобы я была какой-то особенной злодейкой, а, видимо, неверие совсем по-другому распределяло все силы души, и приходилось перенастраивать весь расстроенный инструмент моего больного духа.

И все же монастырь - это жизнь со стремлением к Богу в напряжении мысли и светлом порыве: это и переживание, что Бог не слышит, но тут же понимаешь, что Он - рядом и воспитывает гордый ум и неразумное сердце.

Жизнь с Богом -  это совсем особая жизнь, где ты не один, не можешь быть одним, а со всеми, со всем родом твоим, и с теми, кто сейчас рядом. И монастырь – это битва за весь род, и за весь народ. И это не слова, а реальность.

Только в Пюхтицком женском монастыре пришлось  глубоко пережить свое одиночество как боль за весь род, не знающий Бога.  Это какая-то метафизическая скорбь за то, что в роду ты один пред Богом, а они все – вне. Скорбь не надуманная, не рассуждением вызванная, а каким-то нутром выстраданная.

Немного поясню. В Пюхтицах к 1980 году было много сестер, все дружно работали на послушаниях, даже был некий культ труда, и сестры часто говорили, что «послушание выше поста и молитвы», имея в виду просто подвижнический труд, но в их жизни все было гармонично. В моей - нет. С детства привыкнув к книгам, в университете к философским красивостям (имеется в виду язык  философии, умственно напряженный, но зачастую далеко отстоящий от истины, что особенно стало ощущаться в монастыре как антагонизм к простой, ясной и глубокой религиозной мысли), я переживала умственный голод, который пыталась утолить своими фантазиями, а в результате обрекла себя на полное голодание. Святые постятся и умерщвляют плоть, значит и мне надо! Я твердо решила умертвить плоть! Дойдя до настоящего истощения, измучившись в мечтаниях и попытках найти Бога, я в отчаянии закричала: «Почему же я так страдаю?» Раскрыв Апостол (Апостол – богослужебная книга, содержащая тексты Деяний и Посланий апостольских) , читаю: «Грехи родителей пали на чада!»

Вот горький плод одиночества в роде своем, незащищенность от воздействия мрачного духа-убийцы, через «ложное учительство» ввергающего в смерть… И смерть скоро дохнула своим леденящим дыханием. Это было переживание реальной встречи, как будто она встала у меня за спиной: я хожу, а она рядом, и я понимаю, что жить уже не могу!

Что произошло дальше, я хорошо помню и часто вспоминаю!

В этот же день я получила письмо от мамы, которая писала: «Я так жить больше не могу! Тебе надо вернуться, так нельзя… и в конце концов, дедушка болеет!» Как настоящая эгоистка, я и не придала значения этим словам, но почувствовала, что мы переживаем что-то очень похожее. В этот же день меня вызвала матушка игумения и спросила: «Ну, как ты решаешь? Останешься в монастыре или поедешь домой?» - «Что вы! Конечно, останусь!», и даже стала собирать свои мирские вещи в знак протеста, что они мне никогда не понадобятся! И что же? С этой самой сумочкой и в этой юбочке, которую я собиралась выкинуть, мне и пришлось… ехать домой!

Почему это произошло? На следующий день я набралась смелости и подошла к матушке спросить про свои искушения: измученная голоданием, запуганная видениями, я сказала буквально три слова: «Мне так трудно!», и мудрая матушка все поняла! Поняла, что я по гордости и неопытности попала в лапы падшего духа, и послала в Троице-Сергиеву Лавру: «Поезжай к отцу Науму, он умный, и тебе поможет!»

Добравшись до Москвы, я застала последние дни жизни моего дедушки – Михаила Павловича Зайцева. Ученый и коммунист, заместитель директора научно-исследовательского института с длинным названием Вниэкипродмаш, он никогда не говорил о Боге, и, кажется, твердо верил, что Его нет. Последние минуты полностью опровергли такую доверчивость «марксизму-ленинизму».

Прибежав в больницу и ожидая, когда разрешат к нему войти, я открыла Евангелие на словах: «Где труп, там соберутся и орлы».

- Неужели умрет? - пронеслось в голове.

Вошла в палату. На большой больничной кровати лежал такой дорогой для меня человек, загадочным взглядом обращенный к потолку, лежал и умирал, и что-то видел. Я спросила:

- Ты что-то видишь?

Но он молчал и не отрывался от какого-то загадочного видения, которое было не из мира сего.

Наутро он умер. И вдруг во мне все прорвалось, как нарыв, который зрел и, наконец, открылся. Та реальность, до которой я все хотела достучаться, была рядом, в смерти деда. Смерть забрала его, а от меня отошла. Но смерть забрала его в страдание, и, может, для укрепления веры, но я слышала, как он кричал в аду! Это было невыносимо. Помню, бабушка попросила привезти продуктов на поминки, и мне выдали пакет с мясом. Я шла по аллее парка, добираясь до трамвая: кусок окровавленного мяса в руках, как символ страшных мук, и внезапный крик из какой-то очень далекой глубины, из ада, смешавшись в одном, так рвали сердце, что кричалось в ответ: «Господи, прости его!»

Его сожгли в крематории, и, видимо, какие-то очень злые люди придумали это прощание с миром – сжигая в огне! Из одного огня - в другой, невещественный и вечный.

Прошло много времени, в Церкви ежедневно совершалась молитва об упокоении, а я часто плакала и просила за него, и вот однажды приснился сон, хотя и говорят, что снам доверять нельзя, но иногда…

Сидит мой дедушка за столом. Чисто одетый, в военной форме (он был полковником), а на груди звезда. Ну что ж, он и был коммунистом. Только вот еще одна нашивка: кредит-банк. Думаю: «Что же это за сон?» А потом радость:

- Прощен! – «в кредит». Во благе - за молитвы Церкви.

Вы можете спросить:

- Если он честный и добрый, почему же Господь сразу не простил его?

Но такова премудрость Божия: обучая нас молиться за ушедших, утверждает в нас любовь и верность, и, видно, другого пути нет.

продолжение...