Печаль, апатия, уныние, а в медицинской терминологии — депрессия, является настоящей “болезнью цивилизации”. Число депрессий растет с каждым годом. О депрессии, унылом настроении, тоске, подавленности можно услышать разговоры везде: в транспорте, на работе, среди знакомых...

            “Миллионы людей во всем мире принимают специальные лекарства (антидепрессанты), чтобы обрести душевный комфорт. Около 5% населения земного шара страдает депрессивными расстройствами. Более половины от общего числа психически больных людей составляют люди с разной выраженностью депрессивного синдрома”, - свидетельствует врач-психиатр Д.А. Авдеев

 (20, 43).

            — Науке многое известно о причинах возникновения депрессивных состояний, но в среде ученых не принято говорить о грехе. А причиной многих форм болезненной подавленности является именно он. Депрессия —  это своего рода сигнал души о неблагополучии, бедственном ее положении. Как врач, я, конечно, облегчаю страдания этих людей медикаментами, беседами да и просто человеческим участием. Но только тех пациентов, которые находят дорогу в храм, Господь не оставляет. Иные исцеляются, другие — с Божией помощью учатся бороться со своими страстями (в том числе и с грехом уныния) и нередко побеждают болезнь” (20, 44).

            Но и к тем, кто уже узнал о вечности, иногда подступает этот страшный недуг — печаль и уныние. Какова же причина появления печали на нашем душевном горизонте?

            Печаль — желание сожалеть о том, что в прошлом было не так, как мы считали правильным. Значит, одна из причин возникновения печали: несоответствие действительности нашему представлению о ней. Еще точнее мы увидим опасность подобного состояния в его воздействии на человека.

Действие страсти.

            Бывает два вида печали.

            1) Одна — это печаль покаяния, печаль о грехах своих, растворенная надеждой. Святые Отцы называют ее радостотворной печалью. Эта печаль, — говорили они, — не налегает на человека подавляющей тяжестью, но говорит ему: не бойся прийти опять к Богу, ибо знает Он, что человек  немощен, и подает ему силу (авва Исаия).

            2) Другая — печаль мирская. Это как бы смерть прежде смерти. Эта печаль приходит от чрезмерной привязанности к земному, когда человек ищет в жизни то, чего эта жизнь дать ему не может:

            — он ищет счастья, постоянства, но здесь все меняется и часто рушится как “карточный домик”;

            — человек ищет покоя, но вокруг него смятение, он находится как бы в “вечнобушующем море”;

            — не может он опереться и на друзей, в которых видит неверность и эгоизм;

            — он строит планы, но встречает бесчисленные препятствия (7, 137), и тогда подступает печаль и ввергает в отчаяние, делает душу пустой и унылой, некрепкой и нетерпеливой (1, 43-44).

            Печаль — это состояние упадка духа, и также относится к злым страстям человеческим. Это состояние овладевает человеком, входит в его привычку и делается страстью, когда он с ним не борется, подчиняется ему и губит этим свою энергию — физическую, мысленную и духовную. Эти переживания — целая гамма ощущений, начиная с легкой грусти и кончая припадками невыносимых душевных страданий (23, 193).

            Есть ли разница в состояниях печали и уныния?

            Печаль и уныние отличаются друг от друга главным образом тем, что в основании печали лежит ясно сознаваемая причина, тогда как при унынии эта причина расплывается во что-то неопределенное, как бы совсем теряющееся; уныние в своей окончательной форме является беспричинным упадком духа, является просто болезненным поражением души в ее мыслительной и эмоциональной сферах (23, 194).

О борьбе с духом печали.

            Не мал подвиг в борьбе с духом печали.

            1) Борьба с пристрастиями. Если кто возненавидел мир, тот избежал печали. Если же кто имеет пристрастие к чему-либо видимому, то еще не избавился от нее; ибо как не печалиться, лишившись любимой вещи (9, 45).

            Наибольшую скорбь доставляет утрата родных, близких людей и нередко ввергает в глубокую печаль.

Чтобы бороться с этим состоянием души, болезненным и неполезным ни для тех, кто ушел из этой жизни, ни для того, кто остался, необходимо:

            — принять этот совершившийся факт и

            — осознать для себя новую цель и задачу.

            Напр., смерть мужа ввергла вас в мучительные переживания и печаль; не надо при этом забывать, что

            — ему необходима молитва (у Бога все живы), а сам он молиться за себя не может, здесь помочь можете только вы!

            — Не терять надежду на встречу с ним в вечной жизни!         

            — Осталась также забота о детях, ответственность за семью, поддержка его матери и многое другое... 

             В печали, возникшей по другим причинам, могут помочь:

            — память об обязанностях и важных делах, к которым человек призван;

            — конкретное делание этих дел, в деталях и со тщанием, как работы во славу Божию;

            — обязательное разделение своей печали, т.е. откровение своего состояния в разговорах с близкими, друзьями, особенно на исповеди священнику, духовнику.

            Любое из этих действий совершается с успехом не иначе как по молитве, а потому Иисусова молитва, чтение утреннего и вечернего правила, таинства Церкви должны укрепить человека в добром расположении души и помочь изгнать печаль...

            В любых скорбных обстоятельствах Святые Отцы советуют не печалиться, а потерпеть благодушно, и за того, кто причинил печаль, молиться, а не роптать. А почему так лучше поступать, объяснит случай из жизни преп. Серафима Саровского.

            Однажды, когда преп. Серафим рубил в лесу дрова, к нему пришли трое крестьян и нагло стали требовать денег.

       Он ответил:

            — Я ни от кого ничего не беру.

            Первый, бросившийся на него, упал, и они все испугались, а св. Серафим, хотя был очень силен и при топоре, вспомнил слова Спасителя: вси приимши нож, ножем погибнут. Он опустил топор, сложил на груди крестом руки и сказал:

            — Делайте, что вам надобно.

            Они ударили его обухом топора в голову — изо рта и ушей хлынула кровь, Старец упал замертво. Разбойники, повлекши его к келлии, продолжая топтать его ногами, связали веревками и, думая, что он убит, кинули и бросились в келлию для грабежа. Но нашли только икону и несколько картофелин; на злодеев напал страх, и они убежали. Преподобный Серафим, придя в чувство, кое-как развязал себя,

            — поблагодарил Господа за безвинное страдание,

            — помолился о прощении грабителей, и к утру с трудом дошел в обитель в самом ужасном виде, истерзанный, окровавленный, с запекшейся кровью.

            Врачи нашли, что голова проломлена, грудь оттоптана и по телу смертельные раны, и удивлялись, как он еще жив. Когда грабители были уличены, отец Серафим объявил и Саровскому настоятелю, и помещику, что если крестьян накажут, то он навсегда уйдет из Сарова в дальние места. По мольбе Старца, злодеев простили, но в скором времени пожар сжег их дома; они раскаялись и приходили к отцу Серафиму (9, 13-14).

            Конечно, преп. Серафим мог заступиться за себя и они бежали бы со стыдом, или же просить отмщения за полученные раны, но он поступил иначе и через этот образ действия достиг большего.

            Во-первых, злые грабители раскаялись, а это значит, что они никогда не сделают больше никому зла, никого не обидят и не ограбят.   Во-вторых, они даже смогли стать добрыми и наставлениями преп. Серафима обрести радость в делании добра и честной жизни. А это не мало: из трех бандитов получить трех добрых людей. Эта задача не под силу многим системам образования...

            2) Борьба с печалью, которая охватывает после грехопадения.           

Почему важно мужественно направить свои силы на борьбу с духом печали?

 Печаль часто пронизывает наши душевные движения и делает душу как бы дымною и темною, она действует даже во время молитвы, напоминая и прежнее дерзновение к Богу, и падение (9, 149), и делает душу бездерзновенной. Но с этой ложной направленностью души нужно бороться.

            Скорбь о грехах, с доброй надеждой на Бога и в уверенности, что нет греха, побеждающего милосердие Божие, что Бог все прощает кающимся, полезна. Святые Отцы говорят, что эта скорбь

            — бывает соединена с радостью и

            — делает человека усердным ко всякому добру и

            — во всякой болезни терпеливым.

            Взяв описание из книги знаменитого английского романиста XVIII в. Даниэля Дефо “Робинзон Крузо”, мы увидим на примере простого человека, первоначально равнодушного к религии и обвиняющего Бога в своих страданиях, осознание своей греховности и рождение надежды на Бога, после того, как он прочитал слова из Библии: призови Меня в день печали и Я избавлю тебя, которые его просто потрясли.

            — Как же может Бог избавить меня? — размышлял он, и когда понял, что Бог говорит об избавлении от греха, то в нем родилось стремление к новой жизни в любви и благодарности Богу.

            События развивались следующим образом: после кораблекрушения Робинзон Крузо попадает на необитаемый остров и, вдобавок, заболевает лихорадкой. Он рассказывает о себе:

            — Под утро я увидел страшный сон. Мне снилось, будто я сижу на земле за оградой, на том самом месте, где сидел после землетрясения, когда разразился ураган, и вдруг вижу, что сверху, с большого черного облака, весь объятый пламенем, спускается человек. Окутывавшее его пламя было так ослепительно, что на него едва можно было смотреть. Нет слов передать, как страшно было его лицо.

            Когда ноги его коснулись земли, мне показалось, что почва задрожала, как раньше от землетрясения, и весь воздух, к ужасу моему, озарился словно несметными вспышками молний. Едва ступив на землю, незнакомец двинулся ко мне с длинным копьем в руке, как бы с намерением убить меня. Немного не дойдя до меня, он поднялся на пригорок, и я услышал голос, неизъяснимо грозный и страшный. Из всего, что говорил незнакомец, я понял только одно:

            — Несмотря на все ниспосланные тебе испытания, ты не раскаялся: так умри же!

            И я увидел, как после этих слов он поднял копье, чтобы убить меня.

            Конечно, все, кому случится читать эти записки, поймут, что я не способен описать, как потрясена была душа моя этим ужасным сном даже в то время, как я спал. Также невозможно описать произведенное им на меня впечатление, когда я уже проснулся и понял, что это был только сон.

            Увы! Моя душа не знала Бога: благие наставления моего отца изгладились из памяти за восемь лет непрерывных скитаний по морям в постоянном общении с такими же, как сам я, нечестивцами, до последней степени равнодушными к вере. Не помню, чтобы за все это время моя мысль хоть раз воспарила к Богу или что бы  хоть раз я оглянулся на себя, задумался над своим поведением. Я находился в некоем нравственном отупении: стремление к добру и сознание зла были мне равно чужды. По своей закоснелости, легкомыслию и нечестию я ничем не отличался от самого невежественного из наших матросов. Я не имел ни малейшего понятия ни о страхе Божием в опасности, ни о чувстве благодарности к Творцу за избавление от нее.

            Когда я пустился в отчаянное плавание вдоль пустынных берегов Африки, я и не думал о том, что станется со мною, я не просил Бога направить мой путь или защитить меня от опасностей, которые грозили мне отовсюду, равно как от хищных зверей, так и от свирепых туземцев. Нет, я даже и не думал о Боге и провидении, я действовал, как неразумное животное, руководясь природным инстинктом, внимая лишь повелениям здравого смысла, хотя, пожалуй, вряд ли это можно назвать здравым смыслом.

            Когда я был спасен и взят на борт корабля португальским капитаном, который отнесся ко мне очень хорошо, поступил со мной по чести и справедливости и оказался для меня благодетелем, — и тогда чувство благодарности ни на миг не заговорило во мне. Когда наконец я был выброшен после кораблекрушения на этот остров, чуть не погибнув в волнах, я тоже не испытывал никаких угрызений совести и не счел это справедливым возмездием. Я только повторял себе все время, что я жалкое существо и что мой вечный удел — лишь бедствия и муки.

            Правда, когда я впервые ступил на берег этого острова, когда я понял, что весь экипаж корабля утонул и один только я был пощажен, на меня нашло что-то вроде экстаза, восторга души, который с помощью Божией благодати мог бы перейти в подлинное чувство благодарности. Но восторг этот разрешился, если можно так выразиться, простой животной радостью существа, спасшегося от смерти; он не повлек за собой

            — ни размышлений об исключительной благости руки, отличившей меня и даровавшей мне спасение, когда все другие погибли,

            — ни вопроса о том, почему провидение было столь милосердно именно ко мне.

            Радость моя была обычной радостью, которую испытывает каждый моряк, выбравшись невредимым на берег после кораблекрушения, и которую он топит в первой же чарке вина, а вслед за тем забывает... И так-то я жил все время до сих пор.

            Даже потом, когда по должном раздумье, я осознал свое положение,            — то, что я выброшен на этот ужасный остров,

            — мое полное одиночество без всякой возможности сообщаться с людьми,

            — без проблеска надежды на избавление,

            — даже и тогда, как только открылась возможность остаться в живых, не умереть с голоду, все мое горе как рукой сняло: я успокоился, начал работать для удовлетворения своих насущных потребностей и для сохранения своей жизни, и если сокрушался о своей участи, то менее всего видел в ней небесную кару, карающую десницу Божию. Такие мысли очень редко приходили мне в голову. Я не чувствовал ни Бога, ни Божьего суда над собой, как если б я был не жалким, одиноким существом, а счастливейшим человеком в мире.

            Но теперь, когда я захворал и на досуге картина смерти представилась мне очень живо, — теперь, когда дух мой стал изнемогать под бременем недуга, а тело ослабело от жестокой лихорадки, совесть, так долго спавшая во мне, пробудилась. Я стал горько упрекать себя за прошлое; я понял, что своим беспримерным порочным поведением навлек на себя Божий гнев и что беспримерные удары судьбы были лишь справедливым мне возмездием.

            Особенно сильно терзали меня мысли на второй и на третий день моей болезни, и в жару лихорадки, под гнетом жестоких угрызений, из уст моих вырвались слова, похожие на молитву, хотя молитвой их нельзя было назвать. В них не выражалось ни надежд, ни желаний; то был скорее вопль слепого страха и отчаяния. Мысли мои были спутаны, самообличение — беспощадно; страх смерти в моем жалком положении туманил мой ум и леденил душу; и я, в смятении своем, сам не знал, что говорит мой язык. То были скорее бессвязные восклицания в таком роде:

            — Господи, что я за несчастное существо! Если я расхвораюсь, то, конечно, умру, потому что кто же мне поможет! Боже, что станет со мной?

            Из моих глаз полились обильные слезы, и долго потом я не мог вымолвить ни слова.

            Тут припомнились мне благие советы моего отца и пророческие слова его, что, если я не откажусь от своей безумной затеи, на мне не будет благословения Божия; придет пора, когда я пожалею, что пренебрег его советом, но тогда, может статься, некому будет помочь мне исправить содеянное зло. Я вспомнил эти слова и громко сказал:

            — Вот когда сбывается пророчество моего дорогого батюшки! Кара Господня постигла меня, и некому помочь мне, некому услышать меня!.. Я не внял голосу провидения, милостивно поставившего меня в такие условия, что я мог быть счастлив всю мою жизнь. Но я не захотел понять это и сам не внял наставлениям своих родителей. Я оставил их оплакивать мое безрассудство, а теперь сам плачу от последствий его. Я отверг их помощь и поддержку, которая вывела бы меня на дорогу и облегчила бы мне первые шаги; теперь же мне приходится бороться с трудностями, превышающими человеческие силы, — бороться одному, без поддержки, без слова утешения и совета. И я воскликнул:

            — Господи, будь мне защитой, ибо велика печаль моя!

            Это была моя первая молитва, если только я могу назвать ее так, за много, много лет...   

            Затем, такие мысли проносились у меня в голове:

            — Что такое эта земля и море, которые мне так знакомы? Откуда они произошли? Что такое я сам и все другие земные создания, дикие и ручные, люди и звери? Откуда мы произошли? Очевидно, все мы были сотворены какой-то таинственной силой, которая создала землю и море, воздух и небо. Но что это за сила? На это следовал вполне естественный ответ: это Бог, который сотворил все... Постигшее меня несчастье послано мне по воле Божией, ибо Он один властен не только над моей судьбой, но и над судьбами всего мира.

            И непосредственно за этим выводом явился вопрос:

            — За что же меня Бог так покарал? Что я сделал? Чем провинился?

            Но при этом вопросе я ощутил острый укол совести, как если бы язык мой произнес богохульство, и точно чей-то посторонний голос сказал мне:

            — Презренный! И ты еще спрашиваешь, что ты сделал? Оглянись назад, на свою беспутную жизнь, и спроси лучше, чего ты не сделал? Спроси, почему могло случиться, что ты давно не погиб, почему ты не утонул на Ярмутском рейде? Не был убит в стычке с салескими маврами, когда ваш корабль был ими взят на абордаж? Почему тебя не растерзали хищные звери на африканском берегу? Почему, наконец, не утонул ты здесь вместе со всем экипажем? И ты еще спрашиваешь, что ты сделал?

            Я был поражен этими мыслями и не находил ни одного слова в опровержение их, ничего не мог ответить себе... Помню, однако, что, когда я раскрыл Библию наудачу, мне бросились в глаза следующие слова:

            — Призови Меня в день печали, и Я избавлю тебя, и ты прославишь имя Мое.

            Эти слова как нельзя более подходили к моему положению. Они произвели на меня впечатление, хотя и не такое глубокое, как потом, причем слово “избавление” не встретило отклика в моей душе. Мое освобождение было так далеко и так невозможно даже в воображении, что я заговорил языком сынов Израиля, когда они, узнав об обещании Бога дать им мясную пищу, спрашивали:

            — Разве может Бог поставить трапезу среди пустыни?

            Подобно этим неверующим, я спрашивал Господа:

            — Разве может Бог освободить меня отсюда?

            Это сомнение потом сильно укрепилось во мне, так как прошли многие годы, прежде чем блеснул луч надежды на мое освобождение. Тем не менее, приведенные слова глубоко запечатлелись в моем сердце, и я часто останавливался на них в раздумье...

            — Призови Меня в день печали, и Я избавлю тебя.

            Теперь я видел в этих словах совсем иной смысл; прежде я понимал их как освобождение из заточения, в котором я находился, потому что, хоть на моем острове я находился на воле, он все же был настоящей тюрьмой, в худшем значении этого слова. Теперь же я научился толковать эти слова совсем иначе; теперь я оглядывался на свое прошлое с таким омерзением, так ужасался содеянному мною, что душа моя просила у Бога только избавления от бремени грехов, на ней тяготевшего и лишавшего ее покоя. Что значило в сравнении с этим мое одиночество?  Об избавлении от него я больше не молился, я даже не думал о нем: таким пустяком стало оно мне казаться...

            Теперь положение мое, оставаясь внешне таким же бедственным, стало казаться мне гораздо более сносным. Постоянное чтение Библии и молитва направляли мои мысли к вопросам возвышенным, и я познал много душевных радостей, которые дотоле были совершенно чужды мне. Кроме того, как только ко мне вернулись здоровье и сила, я стал энергично работать над восполнением того, чего мне еще не хватало, и старался сделать жизнь мою как можно более правильной (Даниэль Дефо. Робинзон Крузо. —

 М.: “Росмэн”, 2000. с. — 119-129).

            3) Но в нас может проявляться и другая печаль, связанная с духом неблагодарности, с ропотом на Бога, это печаль мира сего. Соответственно этому состоянию существует философское мировоззрение пессимизма. Это мировоззрение таких философов, как, напр., Эдуард Гартман, Ницше и др., создавших философию полной безнадежности, беспросветного отчаяния (23, 209).

            Стоит добавить, что “философы-пессимисты приходят к отчаянию от того, что исходят в своих умозаключениях из нынешнего состояния человечества, с его атеизмом и злыми страстями: гордостью, тщеславием, честолюбием, славолюбием, стремлением к власти, завистью, чувством ненависти и мести и т.д. Они-то, эти злые страсти, и приводят людей к отчаянию” (23, 210).

Зло так всепроникающе и во многих своих явлениях так загадочно, что является сомнение, возможно ли, чтобы мир, столь несовершенный, был творением всемогущего, всеблагого и всеведущего Бога (25, 109)? И эти размышления, в свою очередь, приводят к печали:

            — Все так плохо!

            После чего:

            — одни делают вывод: значит Бога нет;

            — другие говорят: Бог далеко, самим надо пробиваться к своему счастью;

            — третьи думают, что если дьявол разрушает мир Божий, значит он сильнее Бога.

            В легенде о Великом Инквизиторе собраны все возражения против Бога и дела Христова в мире. В чем же падший дух стремится подменить правду Божию, вводя человека в состояние печали?

             Он как всегда лжет, и, используя маловерие, малодушие и печаль, стремится показать, что именно он более милостив к людям, чем Сам Творец. 

            Злые силы упрекают Христа, что Он слишком много потребовал от человечества, слишком высокий идеал предложил.

            — Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его.

            Поэтому предлагает Инквизитор: надо “защитить человечество от Христа”. И в этом страшная ложь. Возьмем простую жизненную ситуацию. Старец Паисий писал:

            — Я вспоминаю, когда я был маленьким и изучал резьбу по дереву, инструменты упали мне на ноги и ударили меня. Я сказал тогда: “чтоб им пусто было”, “пропади они пропадом” и другое в этом роде. В другой раз я ничего не говорил, но возмущался еще больше. А потом я принял решение и каждый раз, когда стукался, говорил: “Велико имя Пресвятой Троицы” или “Слава Тебе, Боже”. И, таким образом, дьявол убрался, ибо я понял его цель.  

            Бывают испытания, но приходит дьявол и окрашивает их в черный цвет. В этом и заключается трудность (39, 159-160).

            Гораздо легче и радостнее жить в благодарности Богу, чем в брани на якобы “несовершенный мир” и “слишком высокие нравственные требования”.

            — Чем виновата слабая душа, — говорит Инквизитор, — что не в силах вместить столь страшных даров (веры и благодарности Богу)?

            Но именно слабая, осознавшая себя слабой, душа только и способна вместить Божии дары. Гордая не может вместить, будет стремиться к логической, исходящей от разума истине, а “слабая” будет стремиться к Божественной правде.

            Величие Божиих даров именно в том, что они входят силой своей именно в слабую, нищую (не мнящую себя сильной) душу. Благодать ищет нищих духом, доверчиво-детских сердцем... Этого понять Инквизитор не может, не хочет; его мысль занята всецело земным.

            Инквизитор уже окончательно отказался от Христа и решил “исправить подвиг” Его путем принижения идеала (25, 220).

            Но мы зададим вопрос:

            — Что легче человеку, когда ему “облегчают быть слабым” (делая что-то внешнее для спасения), или затрудняют его быть слабым, влекут к высшему, совершенному, держат перед ним все время яркий Свет Христов, указывая на последнюю заповедь: будьте совершенны, как Отец ваш Небесный совершен есть...

            Говоря об инквизиторской заботе о слабых, — писал архиеп. Иоанн (Шаховской), — Достоевский, несомненно, имел в виду, может быть и систему индульгенций, которая была в средние века в Римской Церкви, да и сейчас еще не совсем ушла из римской церковно-юридической психологии и практики. Поэтому, Иван Карамазов высказывает свою “поэму” как критику католической церкви...

            Но мы поставим для себя этот вопрос независимо от решения его католической церковью или другими конфессиями. Что для нас легче:

            — когда, извращая истину, нас успокаивают в нашем неведении и разрешают грех;

            — или же, открывая правду жизни, помогают преодолеть все то зло и ложь, которые мешают быть с Богом?

            Можно ответить словами старца Паисия:

            — Это не свобода, когда мы говорим людям, что все позволено. Это — рабство. Чтобы продвигаться вперед, надо преодолевать трудности. Приведем пример. Вот деревце. Мы за ним ухаживаем, красим, подвязываем веревкой. Мы не подвязываем его проволокой, чтобы не причинить вреда. Посмотрите и на ребенка. С самого начала мы ограничиваем его свободу. Едва он зачнется, он ограничен, бедняжка, чревом своей матери, и пребывает там девять месяцев. Как только он рождается, его пеленают и обвязывают, едва начинает подрастать, помещают в “манеж” и т.д. Все это необходимо, чтобы он рос. Кажется, что его лишают свободы, но без этих защитных мер ребенок мог бы умереть в первую же минуту (39, 166).

            Поэтому, на предыдущий вопрос Православие отвечает:

            — Не ослаблением заповедей Божиих облегчается нравственное спасение человека, а, наоборот, выявлением высоты Божиего совершенства в мире (5, 353). И здесь “трудность” Евангелия для многих, желающих его разбавить, заменить.

            А если взять простой пример: что для нас легче — украсть или не украсть? Для вожделенного зрения легче — украсть, для совести человека — легче не украсть. Что для нас дороже? Конечно, чистая совесть. А если выдумать множество теоретических лжедоказательств: что для нашего здоровья нам надо украсть, что для наказания легкомысленных нам надо украсть и т.д., — изменится ли от этого наша совесть и станет ли она спокойнее, если мы украдем? Нет, закон душевной жизни — неизменяем. Поэтому желающие заменить Евангелие и разбавить его своими советами — настоящие враги нашей, от Бога данной, природы и ее, в общем-то, ненастроенности на грех.

            Также смущения, что Церковь Православная требует от “слабых” людей подвигов, превосходящих их силы, тогда как другие конфессии легко решают затруднения в пользу разрешения греха, должны обратиться к славе Православной, верной Богу, Церкви.

            Поэтому любая печаль, что

            — мир несовершен, необоснованна,

            — Церковь затрудняет жизнь, не разрешая грешить, необоснованна,

            — человек слаб и немощен, необоснованна.

            Человек — любимое творение Божие, самое прекрасное из всего, что создал Бог, достояние вечности, способен, видя перед собою полноту Божественной истины, чистоты, любви, явить совершенство разума, воли и чувства в святости, и призван осознать свою малость без Бога, без Его Духа, и только потому, что Бог дает ему большее, и человек, получая благодать Божией силы, усыновляется, и идет душа, ведомая Божией силой, в горний мир, где Сам Бог пребывает.  

            Конечно, бывает, что человек, будучи самолюбивым и горделивым, увидев бесконечный нравственный свет перед собой и чувствуя, что не может своими силами стать святым, отказывается от Евангелия, считает его “нереальным”, “неисполнимым” и т. д... Но если мы поймем, что сила Божия в немощи совершается, то не испугаемся последней истины, а будем считать настоящей реальностью только Свет Божий. Евангелие держит перед человеком высший Свет, побуждая следовать Свету до конца (5, 353). И тогда приходит благодать Божия и разумение благости Творца.

            Старец Паисий, желая показать, что Бог промышляет и судит создание Свое, в то время как мы, иной раз, негодуем и не понимаем действия Его, рассказывал истории, вроде этой:

            — Один аскет, видя неправду, существующую в мире, молил Бога и просил открыть ему причину, по которой

* праведные и благочестивые люди попадают в беды и несправедливо мучаются, в то время, как

* неправедные и грешные обогащаются и живут спокойно. Когда аскет молился об откровении этой тайны, услышал голос, который говорил:

            — Не испытывай того, чего не достигает ум твой и сила знания твоего. И не взыскуй тайного, потому что суды Божии — бездны. Но, поскольку просил знать, спустись в мир и сиди в одном месте, и внимай тому, что увидишь, и поймешь из этого опыта малую часть судов Божиих. Познаешь тогда, что неисследимо и непостижимо окормление Божие во всем.

            Услышав сие, старец спустился с предосторожностью в мир и пришел к одному лугу, через который проходила проезжая дорога.

            Неподалеку там был источник и старое дерево, в дупле которого старец хорошо спрятался. Вскоре подъехал один богатый на лошади. Остановился у источника попить воды и отдохнуть. Когда напился, вынул из корзины кошелек с сотней дукатов и пересчитывал их. Закончив счет, хотел положить его на свое место, однако не заметил, как кошелек выпал в траву.

            Он поел, отдохнул, поспал и затем, сев на лошадь, уехал, не зная ничего о дукатах.

            Вскоре пришел другой прохожий к источнику, нашел кошелек с дукатами, взял его и побежал полями.

            Прошло немного времени, и показался другой прохожий. Будучи усталым, остановился и он у источника, набрал водички, вынул и хлебушек из платка и сел есть.

            Когда бедняк тот ел, показался богатый всадник, разъяренный, с изменившимся от гнева лицом, и набросился на него. С яростью кричал он отдать ему его дукаты. Бедняк, не имея понятия о дукатах, уверял с клятвой, что не видел такой вещи. Но тот, как он был в сильном гневе, начал его хлестать и бить, пока не убил. Обыскал всю одежду бедняка, ничего не нашел, и ушел огорченный.

            Старец же тот все видел из дупла и удивлялся. Жалел и плакал о неправедном убийстве и молился Господу, говоря:

             — Господи, что означает эта воля Твоя? Скажи мне, прошу Тебя, как терпит благость Твоя такую неправду. Один потерял дукаты, другой их нашел, а иной был убит неправедно.

            В то время как старец молился со слезами, сошел Ангел Господень и сказал ему:

            — Не печалься, старец, и не думай от досады, что это произошло якобы без воли Божией. Но из того, что случается,

            * одно бывает по попущению,

            * другое для наказания (воспитания), а

            * иное по домостроительству.

            Итак, слушай:

            — Тот, кто потерял дукаты, — сосед того, кто их нашел. Последний имел сад, стоимостью сто дукатов. Богатый, поскольку был многостяжателен, вынудил отдать ему сад за пятьдесят дукатов. Бедняк тот, не зная, что делать, просил Бога об отмщении. Поэтому Бог устроил, чтобы воздалось ему вдвойне.

            Другой бедняк, утомленный, который ничего не нашел и был убит несправедливо, однажды сам совершил убийство. Однако искренне каялся, и всю остальную жизнь проводил по-христиански и богоугодно. Беспрерывно просил Бога простить его за убийство и говорил:

            — Боже мой, такую смерть, какую сделал я, ту же дай мне!    

          Конечно, Господь наш простил его уже с того момента, когда он проявил покаяние. Тем более, что он не только заботился о хранении Его заповедей по любочестию, но хотел даже заплатить за старую свою вину. Так, услышав его, Он позволил умереть ему насильственным способом — как тот Его просил, взял к Себе, даже даровав ему сияющий венец за любочестие!

            Наконец, другой, многостяжатель, потерявший дукаты и совершивший убийство, наказывался за его любостяжание и сребролюбие. Попустил ему Бог впасть в грех убийства, чтобы заболела душа его и пришла к покаянию. По этой причине он сейчас оставляет мир и идет стать монахом!

            Итак, где, в каком случае, видишь ты, что Бог был неправеден, или жесток, или безжалостен? Поэтому в дальнейшем не испытывай судьбы Божии, ибо Тот творит их праведно и как знает, в то время как ты считаешь их за неправду. Знай также, что и многое другое совершается в мире по воле Божией, по причине, которую люди не знают. Итак, правильно говорить: праведен еси, Господи, и правы суды Твои (Пс. 118, 137) (42, 105-108).

            Но, сколько бы примеров ни приводили, жизнь каждого ставит свои вопросы, и наша задача: увидеть очерняющую руку падшего духа и не принимать белое за черное...