В рассказе “Сон смешного человека” Ф.М. Достоевский очень точно и образно отобразил путь познания человека до и после грехопадения. Он раскрывает историю своего героя — смешного человека, утратившего восприятие ценностей и их иерархии (на свете везде все равно) и поэтому “кандидата в самоубийцы”. Он увидел себя во сне перенесенным на другую планету, где люди были счастливы, потому что жизнь их была построена на взаимной любви и единении с Целым вселенной. Это прообраз РАЯ.

“О, все было точно так же, как у нас, но, казалось, всюду сияло каким-то праздником и великим, святым и достигнутым, наконец, торжеством. Ласковое изумрудное море тихо плескало о берега и лобызало их с любовью, явной, видимой, почти сознательной. Высокие, прекрасные деревья стояли во всей роскоши своего цвета, а бесчисленные листочки их, я убежден в том, приветствовали меня тихим, ласковым своим шумом, и как бы выговаривали какие-то слова любви. Мурава горела яркими ароматными цветами. Птички стадами перелетали в воздухе и, не боясь меня, садились мне на плечи и на руки и радостно били меня своими милыми, трепетными крылышками. И, наконец, я увидел и узнал людей счастливой земли этой.

Они пришли ко мне сами, они окружили меня, о, как они были прекрасны! Никогда я не видывал на нашей земле такой красоты в человеке. Разве лишь в детях наших, в самые первые годы их возраста, можно бы было найти отдаленный, хотя и слабый отблеск красоты этой. Глаза этих счастливых людей сверкали ясным блеском. Лица их сияли разумом и каким-то восполнившимся уже до спокойствия сознанием, но лица эти были веселы; в словах и голосах этих людей звучала детская радость. О, я тотчас же, при первом взгляде на их лица, понял все, все!

Это была земля, не оскверненная грехопадением, на ней жили люди не согрешившие, жили в таком же раю, в каком жили, по преданиям всего человечества, и наши согрешившие прародители, с тою только разницею, что вся земля здесь была повсюду одним и тем же раем. Эти люди, радостно смеясь, теснились ко мне, и ощущение любви этих невинных и прекрасных людей осталось во мне навеки.

Но мне, как современному русскому прогрессисту и гнусному петербуржцу, казалось неразрешимым то, например, что они, зная столь много, не имеют нашей науки. Но я скоро понял, что знание их восполнялось и питалось иными проникновениями, чем у нас на земле, и что стремления их были тоже совсем иные. Они не желали ничего и были спокойны, они не стремились к познанию жизни так, как мы стремимся сознать ее, потому что жизнь их была восполнена. Но знание их было глубже и высшее, чем у нашей науки; ибо НАУКА наша ищет объяснить,

— что такое жизнь,
— сама стремится сознать ее, чтоб научить других жить;
— ОНИ же и БЕЗ НАУКИ знали, как им жить, и это я понял, но я не мог понять их знания.

Они указывали мне на деревья свои, и я не мог понять той степени любви, с которою они смотрели на них: точно они говорили с себе подобными существами. И знаете, может быть, я не ошибусь, если скажу, что они говорили с ними! Да, они нашли их язык, и убежден, что те понимали их. Так смотрели они и на всю природу - на животных, которые жили с ними мирно, не нападали на них и любили их, побежденные их же любовью. Они указывали мне на звезды и говорили о них со мною о чем-то, чего я не мог понять, но убежден, что они как бы чем-то соприкасались с небесными звездами, не мыслию только, а каким-то живым путем.

Порою я спрашивал себя в удивлении: как могли они, все время, не оскорбить такого, как я, и ни разу не возбудить в таком, как я, чувства ревности и зависти? Много раз я спрашивал себя, как мог я, хвастун и лжец, не говорить им о моих познаниях, о которых, конечно, они не имели понятия, не желать удивить их ими, или хотя бы только из любви к ним?

Они были резвы и веселы, как дети. Они блуждали по своим прекрасным рощам и лесам, они пели свои прекрасные песни, они питались легкою пищею, плодами своих деревьев, медом лесов своих и молоком их любивших животных. Для пищи и для одежды своей они трудились лишь немного и слегка. У них была любовь и рождались дети, но никогда я не замечал в них порывов того жестокого сладострастия, которое постигает почти всех на нашей земле, всех и всякого, и служит единственным источником почти всех грехов нашего человечества. Они радовались являвшимся у них детям, как новым участникам в их блаженстве.

Между ними не было ссор и не было ревности, и они не понимали даже, что это значит. Их дети были детьми всех, потому что все составляли одну семью. У них почти совсем не было болезней, хотя и была смерть; но старики их умирали тихо, как бы засыпая, окруженные прощавшимися с ними людьми, благословляя их, улыбаясь им и сами напутствуемые их светлыми улыбками. Скорби, слез при этом я не видал, а была лишь умножившаяся как бы до восторга любовь, но до восторга спокойного, восполнившегося, созерцательного.

Подумать можно было, что они соприкасались с умершими своими даже и после их смерти и что земное единение между ними не прерывалось смертию. Они почти не понимали меня, когда я спрашивал их про вечную жизнь, но видимо были в ней до того убеждены безотчетно, что это не составляло для них вопроса. У них не было храмов, но у них было какое-то насущное,  живое и беспрерывное единение с Целым вселенной; у них не было веры, зато было твердое знание, что когда восполнится их земная радость до пределов природы земной, тогда наступит для них, и для живущих и для умерших, еще большее расширение соприкосновения с Целым вселенной. Они ждали этого мгновения с радостию, но не торопясь, не страдая по нем, а как бы уже имея его в предчувствиях сердца своего, о которых они сообщали друг другу.

По вечерам, отходя ко сну, они любили составлять согласные и стройные хоры. В этих песнях они передавали все ощущения, которые доставил им отходящий день, славили его и прощались с ним. Они славили природу, землю, море, леса. Они любили слагать песни друг о друге и хвалили друг друга, как дети; это были самые простые песни, но они выливались из сердца и проницали сердца. Да и не в песнях одних, а, казалось, и всю жизнь свою они проводили лишь в том, что любовались друг другом. Это была какая-то влюбленность друг в друга, всецелая, всеобщая. Да, когда они глядели на меня своим милым, проникнутым любовью взглядом, когда я чувствовал, что при них и мое сердце становилось столь же невинным и правдивым, как и их сердца, то я и не жалел, что не понимаю их. От ощущения полноты жизни мне захватывало дух, и я молча молился на них”.

Но это пребывание героя на другой планете кончилось тем, что он ... всех развратил! Это уже прообраз нашего состояния сейчас!

“Как скверная трихина, как атом чумы, заражающий целые государства, так и я заразил собой всю эту счастливую, безгрешную до меня землю. Они научились лгать и полюбили ложь и познали красоту лжи. О, это, может быть, началось невинно, с шутки, с кокетства, в самом деле, может быть, с атома, но этот атом лжи проник в их сердца и понравился им.

Затем быстро родилось сладострастие, сладострастие породило ревность, ревность — жестокость... О, не помню, но скоро, очень скоро брызнула первая кровь: они удивились и ужаснулись, и стали расходиться, разъединяться. Явились союзы, но уже друг против друга. Начались укоры, упреки. Они узнали стыд и стыд возвели в добродетель. Родилось понятие о чести и в каждом союзе поднялось свое знамя. Они стали мучить животных, и животные удалились от них в леса и стали им врагами.

Началась борьба за разъединение, за обособление, за личность, ЗА МОЕ И ТВОЕ. Они стали говорить на разных языках. Они познали скорбь и полюбили скорбь, они жаждали мучения и говорили,что истина достигается лишь мучением. Тогда у них ЯВИЛАСЬ НАУКА.

Когда они стали злы, то начали говорить о братстве и гуманности и поняли эти идеи. Когда они стали преступны, то изобрели справедливость и предписали себе целые кодексы, чтобы сохранить ее, а для обеспечения кодексов поставили ГИЛЬОТИНУ. Они чуть-чуть лишь помнили о том, что потеряли, даже не хотели верить тому, что были когда-то невинны и счастливы. Они говорили:

— Пусть мы лживы, злы и несправедливы, мы знаем это и плачем об этом... но у нас есть НАУКА, и через нее мы отыщем вновь истину, но примем ее уже сознательно, знание выше чувства, сознание жизни выше жизни. Наука даст нам премудрость, премудрость откроет законы, а знание законов счастья — выше счастья.

Вот что говорили они, и после слов таких каждый возлюбил себя больше всех, да и не могли они сделать иначе. Каждый стал столь ревнив к своей личности, что изо всех сил старался унизить и умалить ее в других, и в том жизнь свою полагал. Явилось рабство, явилось даже добровольное рабство: слабые подчинялись охотно сильнейшим, с тем только, чтоб те помогали им давить еще слабейших, чем они сами.

Явились праведники, которые приходили к этим людям со слезами и говорили им об их гордости, о потере меры и гармонии, об утрате ими стыда. Над ними смеялись и побивали их камнями. Святая кровь лилась на порогах храмов. Зато стали появляться люди, которые начали придумывать: как бы всем вновь так соединиться, чтобы каждому, не переставая любить себя больше всех, в то же время не мешать никому другому, и жить таким образом всем вместе как бы в согласном обществе. Целые войны поднялись из-за этой идеи. Все воюющие твердо верили, что наука, премудрость и чувство самосохранения заставят, наконец, человека соединиться в согласное и разумное общество, а потому пока, для ускорения дела, “премудрые” старались поскорее истребить всех “непремудрых” и не понимающих их идею, чтобы они не мешали торжеству ее.

Но чувство самосохранения стало быстро ослабевать, явились гордецы и сладострастники, которые прямо потребовали всего или ничего. Для приобретения всего прибегалось к злодейству, а если оно не удавалось — к самоубийству.

Явились религии с культом небытия и саморазрушения ради вечного успокоения в ничтожестве. Наконец эти люди устали в бессмысленном труде, и на их лицах появилось страдание...

Я ходил между ними, ломая руки, и плакал над ними... Я полюбил их оскверненную ими землю еще больше, чем когда она была раем, за то лишь, что на ней явилось горе. Увы, я всегда любил горе и скорбь, но лишь для себя, а об них я плакал, жалея их. Я простирал к ним руки, в отчаянии обвиняя, проклиная и презирая себя. Я говорил им, что все это сделал я, я один: что это я им принес разврат, заразу и ложь! Я умолял их, чтобы они распяли меня на кресте...

Но они лишь смеялись надо мной... они оправдывали меня, они говорили, что получили лишь то, чего сами желали...”

Так Ф. М. Достоевский раскрыл картину интеллектуального и нравственного падения человечества.

Почему это произошло?

Человек, как особое творение Божие, соединяющее в себе две природы — духовную и материальную, предполагалось, что осуществит свое особое назначение. И рассматривать его можно в трех планах:

1. По отношению к Богу — назначение человека состояло в том, чтобы человек пребывал верным завету с Богом, жил для Бога и в нравственном единении с Ним.

2. По отношению человека к самому себе назначение его состояло в том, чтобы он, как созданный по образу Божию с нравственными силами, старался постоянно развивать и усовершенствовать их.

3. По отношению к окружающей природе Бог поставил человека царем, да владычествует как сын и наследник в дому Небесного Отца.

И хотя человек вышел из рук Творца совершенным по душе как в умственном, так и в нравственном отношении, был исполнен всякой премудростию и знанием, но не был всесовершен и нуждался в развитии.

Хорошо этот замысел Божий иллюстрирует Евангельская притча о талантах. Господь дал таланты человеку с условием, что тот приумножит эти таланты.

Но не получилось, извратился путь человека по ложному устремлению. Вмешался диавол, и человек поверил клевете на Бога, в результате, вместо развития своих нравственных сил, человек нарушает нравственный порядок преслушанием.

Христианство утверждает об онтологической, т.е. сущностной порче нашей природы. Для уточнения этого понятия ответим на два вопроса: 

1. В чем она состоит?
2. Как ее исправить?

1.

В результате грехопадения три силы души приобрели автономию, стали независимыми, приобрели свою волю, что очень хорошо видно в нашей повседневной жизни.

“Для нас важно, — читает в лекциях профессор А. И. Осипов, — что вот эта автономизация отдельных сил души привела к хаосу в нашей жизни. Ибо силы нашей души, действительно, стали как щука, рак и лебедь, каждый тянет в свою сторону:

— ум утверждает: вот что правильно,
— сердце кричит: а я вот этого хочу,
— тело: а у меня своя жизнь.

А что же личность? Личность наша попеременно подчиняется то одному, то другому, то третьему. И вот так идет непрерывная война, вот поэтому нам так сложно все решать:

— мы потеряли цельность видения,
— силы души распались, как армия, разделенная на части, как союз, разделившийся на составные элементы, падает”(А. И. Осипов. Лекции по основному богословию).

Священное Предание называет этот феномен повреждением образа Божия, расстройством души, падением, первородным грехом.

В Библии написано, что как только Адам согрешил, то

— стал прятаться, потому что ему стало стыдно,
— потом стал обвинять Еву, что она ему дала плод и поэтому он согрешил,
— даже стал обвинять Бога, что Он дал ему жену...

Если мы обратимся к маленьким детям и спросим, брали ли они, например, деньги из кармана родителей и что они при этом чувствовали, то выстраивается подобная цепочка переживаний. Когда они это делали, то прятались, ибо им было стыдно, потом боялись, как бы кто не узнал, и оправдывали себя, что им нужно, может быть, даже для кого-то, но никогда совесть не успокаивалась, и если они не признавались, то в конечном итоге, это “секретное” действие отчуждало их от тех, кого они привыкли любить, отца и мать.  

Таким образом, грех, который стал действовать в первых людях, таким же образом действует и в нас. В нашей повседневной жизни мы видим, что что-то мешает нам быть счастливыми, то ли судьба, то ли невезучесть, а может люди коварные, разрушающие наше, казалось бы, уже складывающееся счастье? Как тут разобраться и как все-таки прийти к счастью, радости, полноте бытия? Вот этот вопрос и будет основным в различных темах, которые прозвучат в наших простых беседах.

2.

 Как исправить онтологическую поврежденность человека?

Святые Отцы все согласно говорят:

— никто из людей не может спасти человека и не спасет: все человечество наследует от Адама поврежденную грехом природу души и тела, и нужен Тот, Кто может ее исправить, т.е. Сам Бог.

Часто можно услышать такие возражения: “неужели так все плохо? а мы живем в ХХ веке и ... вполне умны, талантливы, здоровы”.  На что    А. И. Осипов в своих лекциях развивает следующий аргумент (речь идет об обращении человека к самому себе):

— Если, действительно, я здрав, нормален, то почему я делаю так много нехорошего?
— Потому что вокруг меня все такие.
— А они откуда такие?
— Структуры нехороши.
— Странно, а кто создал эти структуры? Разве не мы?

Ведь все политические, социальные структуры созданы людьми, причем, как правило, самыми активными, самыми умными. Оказывается, эти системы неверны, они создают напряженность между людьми, классами, обществами, нациями, которые, в свою очередь, создают напряжение каждому отдельному человеку. А исходит из кого? Из человека. Так где же норма?

Христианство и говорит, что необходим уже не человеческий подход, необходимо Божественное действие, Божественная помощь. Только Он может открыть ту истину, которая, действительно, покажет нам:

— к каким душевным состояниям должен стремиться человек?
— и какими средствами можно достичь этой цели?

Хотя другие религии тоже говорят о спасении, но преимущественно христианство — это религия спасения и утверждает, что

* смысл жизни не в наслаждении, а в приведении самого человека в истинное состояние, в такое, которое соответствовало бы назначению человека.

На богословском языке это выражается так: задача человека прийти в единение с Богом. Только христианство, открывая о падении, дает средство для восстания и исцеления, обучая мысленной брани, возводя человека к единению с Богом, обожению.

Если сказать кратко, то человек должен стать святым и обрести смысл жизни в святости души и тела. Более того, христианство говорит, что только это стремление к святости и даст человеку истинное блаженство, ибо соединение со всесвятым и всеблаженным Богом и человеку дает неотъемлемое блаженство: его же “око не видело, ухо не слышало и на сердце человека невсходило, что уготовал Бог любящим Его”.

А что мешает? Грех. Поэтому христианство утверждает

— с одной стороны радикальную поврежденность человеческой природы;
— с другой стороны, Богоподобное по природе состояние человека, Богоподобную заданность и глубокое несовершенство реального состояния человека;
— и призывает: нужно избавляться человеку от греха, а все внешние страдания являются лишь следствием наших ошибок.

Но для других религий это неприемлемо, и это важно для понимания сущности христианства.

Ни одна из религий, ни одна из идеологий не принимает христианского догмата о сущностном повреждении природы человека, т. е. о наличии первородного греха в человеке. Только христианство говорит о радикальной поврежденности человеческой природы.

Другие религии говорят:

— о несовершенстве,
— о неразвитости,
— о том, как человек может быть греховен,
— о необходимости очищения и совершенствования.

В христианстве главный термин “спасение”, т. е. исцеление своей природы от этой онтологической поврежденности, а все другие религии призывают к развитию в человеке того, что в нем есть.

Возьмите индуизм. То состояние, в котором мы сейчас находимся, это спячее сознание, в лучшем случае, можете назвать сознанием. К чему призван человек? К сверхсознанию, — отвечает индуизм. Христианство утверждает совершенно иное. Оно говорит о том состоянии, в котором мы находимся, что

— это не просто состояние неразвитости,
— это не просто состояние зерна,
— а это состояние повреждения — его надо исправлять.

Поэтому, кто вздумает совершенствовать себя в том состоянии, как он есть, тот придет к совершенству зла, а не добра.

Занозу надо вытаскивать, а не загонять ее вглубь.

Неправильную конструкцию нужно разрушать и строить новую, а не продолжать строительство все выше и выше.

Внехристианские религии занимаются постройкой Вавилонской башни и думают, что они могут достичь неба, а конструкция-то фальшивая.

Религиозное сознание мира великолепно это иллюстрирует.

1. Сколько религий пришло к демонизму, т.е. к культовому служению сатане!
2. И даже без культа сатаны или прочих ложных божеств, возникло фактическое служение им (падшим духам), т.е. само направление жизни, уводящее человека от Бога, т. е. от правильного пути жизни, от Того, Кто приводит человека к состоянию совершенства, блага, познания истины, поэтому сущность христианства в вере во Христа. Собственно, Христос и есть, представляет существо христианства.

Кто же такой Христос? Христос — это Спаситель, и именно потому, что мы погибающие,  нас нужно не лечить, а спасать, нам нужен Спаситель, давший человечеству Церковь, в которой через таинства происходит преображение человека из ветхого и богоборного в нового, благодатного, Христова.

Христианское сознание — это то, которое переживает себя, свое состояние, как состояние погибели,  из которого взывает ко Господу: изведи из темницы душу мою, и то, которое радуется Христу — Спасителю.

Но если эта погибель живет и действует в нас, то как ее увидеть?

Святые Отцы подробно раскрывают учение о действии греха в человеке, напоминая, что христианство развивается на началах борьбы. Эта внутренняя борьба постепенно освобождает человека от греха, не сразу даруя ему свободу от страстей, от людей, от обстоятельств.

Поэтому сейчас остановимся на изучении действия страстных помыслов, которые, увлекая человека, мешают ему прийти к свету Христовой истины, мешают ощутить любовь Божию.