Страсть гордости отличается от прочих страстей — гнева, блуда, уныния и проч. — главным образом тем, что это страсть умственная, она представляет собой как бы свойство самого интеллекта.

            Большей частью бывает так, что человек, культивирующий в себе умственное превосходство, культивирует тем самым и гордость, и вот, гордость до того срослась с интеллектом, что существуют целые теории к ее обоснованию. В результате, гордость уже не считается недостатком, напротив — это своеобразный патент на благородство (23, 459).

            Относительно гордости у многих сложилось мнение, будто она украшает человека. Такого человека, в особенности если он наделен какими-либо талантами или пользуется успехом у других, считают незаурядным, выдающимся и т.д. От него требуется только, чтобы он, взращивая в себе гордыню, не мешал другим делать то же самое (23, 459).

            Но эта гордость под видом фарисейской праведности может разрастись в страсть чрезмерную, когда она перейдет в так называемую гордость сердца, о которой св. Антоний сказал:

            — Все грехи мерзки перед Богом, но всех мерзостнее гордость сердца.

            Эта страсть забирается в самую глубь души и поражает ее.

            Гордость доводит человека до отрицания Бога, а если у интеллигента слагается религиозное мировоззрение, то только как произведение его гордого духа (23, 464).

            * Человек стремится к мировоззрению, которое более всего отвечает его натуре.

            Так, Иоанн Грозный, пристрастившийся к жестокостям, создал себе теорию властвования, по которой царь должен быть яростным в преследовании зла, должен обрекать виновных на мучения (23, 462) (см. более подробно в следующей главе).

            То же можно увидеть и в мировоззрениях религиозных. Интеллигента с его чрезмерной гордостью, заморозившего чувство любви к ближнему, может удовлетворить только религия холодная и гордая (23, 463). Такому человеку трудно примириться с христианством, и он увлекается сектантством, теософией, с якобы благородной целью “углубить христианство”, но при этом себя признавая ничуть не меньше Христа, как это видно из учения Блаватской, Толстого и др.

            Гордость многообразна. Одно из проявлений ее — властолюбие.

                              Властолюбие.

            1. Инстинкт самосохранения и воля к власти.

            Говоря о блудной страсти, мы столкнулись с действием могучего инстинкта, который называется инстинктом продолжения рода. Обычно полагают, что инстинкт “объединяет, порождает, что он направлен на удовольствие и благополучие, на удовлетворение всех чувственных желаний”        

                                                             (15, 62).

            Фрейд объявил о том, что этот инстинкт доминирующий в жизни человека и основные мотивы поведения человека завуалированно или откровенно, но находят свой источник или причину именно в действии этого инстинкта.

            Его ученик А. Адлер заявил, что не менее решающее значение в поведении человека выявляется в действии другого инстинкта, инстинкта самосохранения. Этот инстинкт у некоторых психологов рассматривается как воля к власти.          

            Стремление человека к власти, возможно, наиболее сконцентрировано в идее сверхчеловека Ницше. Он даже “с необычайной страстью принес в жертву себя, всю свою жизнь этой идее, а именно — идее человека, который, повинуясь своему инстинкту”(15, 61), дает ему полную свободу, в результате,  “выходит вместе с тем за пределы самого себя”(15, 61).

            Мы знаем, что имеем тело, и “тело — это животное, имеющее животную душу, т.е. живая система, безусловно повинующаяся инстинкту”(15, 61). Если сказать “да” инстинкту, т.е. дать ему полную власть, — тем самым сказать “да” той чудовищной динамике, которая грозит из-за кулис. От этого нас хочет освободить аскетическая мысль христианства. Поэтому, чтобы построить свою теорию, Ницше стал бороться с христианством. Это — основная тема его и литературной, и философской деятельности, именно, ожесточенная, открытая борьба против христианства.

            Он думал, что все зло современной жизни, все действия нашей цивилизации происходят оттого, что мы подчинились Евангельским требованиям: любви, кротости, милосердия.

            — Перед человечеством, — по его мнению, — только тогда развернется блестящая перспектива, когда оно освободится от нравственных пут, наложенных на него Иисусом Христом. Представьте человеку полный простор, освободите его от пустых призраков совести, чести, стыда, признайте законность всех его страстей и вы поразитесь мощью проявленных им сил. Десятки, сотни, может быть, тысячи слабых людей погибнут, будут раздавлены в борьбе, но зато победитель, упившийся их потом, кровью, по трупам, как по ступеням поднимется вверх и положит начало новой породе людей. Это уже будет не человек, а “сверхчеловек”.

            — Провести человечество по такому пути, где в конце видятся титаны, полубоги, это такая великая задача, — думал Ницше, — ради которой не стоит смущаться требованиями религии, морали, совести, долга. Чем больше совершится зла, чем больше проявится пыл энергии, тем скорее явится “сверхчеловечество”.

            Ужасная теория! Торжествуют не лучшие, а наиболее сильные и хищные. Добру, любви и истине надо расступиться и дать дорогу насилию, бесстыдству и пороку. Где же тут обещанное материалистами счастье всех членов человеческой семьи?           

            Обрел ли счастье сам учитель “злой мудрости”?

            Проповедуя о сверхчеловеке, он кончил полным “отвращением к человеку”, которое было “слишком велико”. В своей жизни Ницше пришел к результату прямо противоположному своему учению — он возненавидел человечество. “К учению Ницше следует отнестись критически”, — писал Юнг, — поскольку, “жизнь его не делает для нас убедительным его учение” (23, 62).

            Ницше сам напророчил себе в “Заратустре”. Заратустра говорит умирающему:

            — Твоя душа умрет еще быстрее, чем твое тело!

            Позднее карлик отвечает ему:

            — О Заратустра, ты, камень мудрости, высоко ты бросил себя; но каждый брошенный камень должен упасть! Ты приговорен к самому себе, и тебе самому суждено побить себя камнями: о Заратустра, как далеко бросил ты камень — но он упадет на тебя.

            Когда он выкрикнул о себе свое “Ecce homo”, то было слишком поздно, как и тогда, когда это слово возникло, и распятие души началось еще до того, как умерло тело (15, 61).

            — Но как же тогда оказалось возможным, — спросим мы удивленно, — что инстинктивная природа человека увела его как раз вдаль от людей, в абсолютное уединение, по ту сторону толпы, где эта потусторонность защищала его от чувства отвращения? (23, 62). 

            Потому что сработал другой мощный инстинкт — инстинкт самосохранения. Разбирая действие этого инстинкта, А. Адлер обосновал новую точку зрения на сущность многих душевных травм, утверждая, что этот инстинкт базируется исключительно на принципе власти.

            Фрейду также был известен инстинкт власти. Он еще в начале ХХ в. писал:

            — Люди знают, что у них есть души. Я хотел бы им показать, что у них есть и инстинкты...

             Он зафиксировал инстинкт самосохранения под названием “влечения Я”. Но эти “влечения Я” влачат в его психологии довольно жалкое существование (15, 65). Адлер иначе рассматривает мотивы поведения людей: все прочие инстинкты подчинены воле к власти. С точки зрения Фрейда, это огромное заблуждение, ложное понимание биологии. Адлер отверг главную предпосылку учения Фрейда о биологической основе подсознательного мира в человеке и расширил внутренние мотивировки поведения, сделав основной акцент на воле к власти. Для многих встал вопрос:

            — Есть ли воля к власти нечто подлинное или нечто вторичное?

            К. Юнг на это ответил:

            — Несомненно, воля к власти столь же великий демон, как и Эрос, и является столь же древней и изначальной, как и он (15, 65).

            В одном из своих выступлений архиепископ Иоанн (Шаховской) говорил о психиатрии:

            — Научное познание инстинктов душевного человеческого “подполья”, “подсознания” есть несомненная заслуга Фрейда, впрочем, он открыл то, что Церковь знала уже две тысячи лет: в человеке есть глубокий психический мир, не только мир, видимый самому человеку, но и сокрытый, в котором коренятся сокрытые от человеческого взора страсти и тайны душевной жизни. Внутри человека ведут свой спор силы зла и добра, здоровья и болезни (10, 22)... Благодаря Фрейду, а также развившим его учение Адлеру, Юнгу и другим, психоаналитическая наука довольно хорошо (хотя и несколько односторонне) изучила подсознательные человеческие стремления (10, 22).

            В отличие от Фрейда, Юнг верил в возможность достижения человеком внутренней гармонии и направил свои исследования на ее поиски. Он стремился определить, где произошел разрыв сознания и бессознательного. По его мнению, именно этот разрыв является причиной внутреннего разлада личности. Свою задачу Юнг видел в выявлении линии жизни (или логики развития личности) пациента и в доведении до его сознания направления, по которому в настоящее время течет психическая энергия (как мы видели в примере, приведенном в главе “О блуде”).

            “Как ни странно, ни парадоксально звучит, но здесь психоанализ следует святоотческому совету: исследуй свои помыслы, смотри на себя внимательно, лови малейшие признаки греха и работает с ними. Только психоанализ предлагает слабые пути — психологические разрешения проблем, а Святые молятся Богу — вот здесь наступает главное различие” (Е. Савина).

            Адлер, исследуя инстинкт самосохранения, делает ряд очень важных наблюдений, к которым мы и обратимся. Они помогут нам в понимании действия страсти гордости.

            1) Неудачный брак родителей, — отмечает Адлер, — иногда дает превосходную возможность для удовлетворения детского инстинкта власти. Почему?

            2) Любовь и прекрасное поведение — это, с точки зрения инстинкта власти, замечательные средства для достижения власти.

            а) “Добродетель нередко служит средством к тому, чтобы вынудить признание у окружающих”, — рассуждает Адлер. Рассматривая историю болезни одной пациентки, К. Юнг объясняет мотив ее поведения с точки зрения Адлера следующим образом: “уже ребенком она умела с помощью особенно приятного и милого поведения обеспечить себе преимущество в глазах отца и прежде всего подняться над матерью — и это отнюдь не из любви, скажем, к отцу; любовь была лишь подходящим средством для того, чтобы оказаться на высоте”(15, 70).

            Гордый подобен яблоку, внутри сгнившему, а снаружи блестящему красотою, — говорит Иоанн Лествичник.

            б) “Любовь служит средством для достижения власти над другим человеком, — теоретизирует Адлер. — Разве вы никогда не видели бесчисленное множество таких людей, которые любят и верят в свою любовь лишь до тех пор, пока не достигают своей цели, и которые затем отворачиваются, как если бы они никогда не любили? И наконец: разве сама же природа тоже не поступает так? Возможна ли вообще “бесцельная любовь”? Если да, то она принадлежит к тем высшим добродетелям, которые, как всем известно, очень редки”                                     (15, 71).

     3) Использование болезней для тирании окружающих.

            К. Юнг: “Первый приступ невроза у одной пациентки произошел тогда, когда она убедилась в том, что в ее отце было нечто ей неподвластное. И вот тогда она сделала великое открытие, для чего ее матери нужен был невроз: а именно, когда сталкиваешься с чем-то, что не можешь подчинить себе никакими иными разумными и изящными средствами, тогда остается еще один до сих пор не изведанный способ, тот, который ей заранее открыла мать, — невроз. Поэтому она начинает подражать невротическим симптомам матери.

            — Но все же, — спросите вы удивленно, — что за прок от невроза? Чего можно им достигнуть?

            — Но тот, кто сам в окружении своих близких имел ярко выраженные приступы невроза, хорошо знает: чего только “не достигнешь” с его помощью! Нет, вообще, лучшего средства, чем невроз, для того, чтобы тиранить весь дом. В особенности сердечные приступы, приступы удушья, всевозможные судороги оказывают огромное действие, эффективность которого едва ли может быть превзойдена.             Извергающиеся потоки сострадания, благородный ужас любяще-озабоченных родителей, беготня взад и вперед перепуганной прислуги, шквал телефонных звонков, спешащие на помощь врачи, тяжелые диагнозы, тщательные обследования, длительное лечение, крупные расходы — и в центре всего этого, посреди этой суматохи лежит сам невинно страдающий, к которому окружающие еще и преисполнены благодарности за то, что он нашел в себе силы перенести свои “судороги” (15, 72).

            Такова суть дела с точки зрения психологии власти. Нет сомнений в том, что инстинкт власти играет чрезвычайно большую роль.

            Говоря об одном из проявлений гордости — властолюбии, мы обратимся к истории, чтобы увидеть постоянство проблемы гордости в истории человечества, глубину греха и его порождений.

            Иоанн Грозный, вступив на престол, очень скоро создал свою теорию власти, так что, история стала именовать Иоанна Грозного “истинным виртуозом деспотизма и произвола”.

            “В трудах наших историков подробно проанализирована жизнь Иоанна Грозного, — писал М.В. Лодыженский, — его деятельность, политическая и государственная..., но никто из исследователей жизни Иоанна Грозного не касался этого предмета с точки зрения воздействия на него темной мистической силы.

            Он не приносил сознательно жертвы диаволу, как делали другие, съедаемые жестокостью деятели, но его царствование было ознаменовано столь же “непостижимыми, сверхчеловеческими жестокостями”, причем Грозный при этом считал себя врагом диавола” (23, 402).

            “Чрезвычайно интересно проследить, как развивалась жестокость Грозного, — отмечает М.В. Лодыженский, —  и как под влиянием страстей искривлялась его логика, как неуклонно прогрессировало отравление “микробами зла” — отравление, доведшее его порывы до проявлений невероятной злобы, той “страшной болезни”, о которой говорит Соловьев в своей истории” (23, 402).

            В своей теории власти Иоанн Грозный приписал себе “право на абсолютизм безграничный, преступающий все законы. По его убеждению, он, как самодержец, мог делать абсолютно все, что ему вздумается. Никакое другое право, Божеское или человеческое, не смело ставить преграды его произволу”( 23, 432).

            Для осуществления своей теории власти Иоанн IV создает опричнину, которая “сеяла раздоры внутри государства, до этого крепко сплоченного, помогала царю превращать людей в рабов”.

            “Учреждение опричнины было таким чудовищным орудием деморализации народа русского, — говорит Костомаров, — с которым едва ли что-нибудь другое в истории могло сравниться”, и глядевшие на это иноземцы справедливо, по мнению Костомарова, замечали, что если бы сатана хотел выдумать что-нибудь для порчи человеческой, то и тот не мог бы выдумать ничего удачнее

                                                           (23, 433).

            Митрополит Филипп возвысил голос против учреждения Иоанном опричнины, развращающей государство, и Иоанн “погубил святителя”. Когда у Иоанна не хватило в споре с Филиппом доводов для оправдания опричнины, он попросту приказал митрополиту:

            — Молчи, отче, молчи, повторяю тебе, и только благословляй нас по нашему изволению... Не прекословь державе нашей, а не то гнев мой постигнет тебя...(23, 432)

            Митрополит Филипп был задушен опричником Малютой Скуратовым, а впоследствии, в 1652 г., царь Алексей Михайлович написал покаянную грамоту, в которой он “молитвенно просил святителя Филиппа о прощении грехов своего прадеда Иоанна Грозного:

            — Молю тебя, разреши согрешение прадеда нашего, царя и великого князя Иоанна, совершенное против тебя нерассудно, завистию и несдержанною яростию...

             Митрополит Никон зачитал с амвона покаянную грамоту царя и вложил ее в руки святителя Филиппа, после чего мощи были перенесены в Московский Кремль и с честью положены в серебряную раку около иконостаса Успенского Собора”.

            Но сколько бы зла не творил Иоанн Грозный, никому и в голову не приходило, что царь безумен. Напротив, достигнув зенита жизни, Иоанн изумлял окружающих остротою ума. На нем более чем на ком-нибудь другом, оправдалось изречение Шопенгауэра, что

            — “самые выдающиеся умственные дарования могут уживаться с величайшей нравственной испорченностью” (23, 431).

            Он прекрасно разбирался в государственных делах, обладал обширными знаниями, был мастер ставить в тупик поражающими доводами, видел мельчайшие просчеты врагов. Нечего говорить, что своей эрудицией Иоанн подавлял всех — он стал серьезным оппонентом даже для такого изощренного бойца слова, каким был иезуит Антоний Поссевин, посланный папой для внедрения католичества в Россию. И когда, в какое время Иоанн победоносно спорил с Поссевиным и опрокидывал его своей аргументацией! В конце жизни, через три месяца после того, как убил сына... (23, 431).

            И эта великолепная умственная энергия была подчинена еще большей энергии сердца, до предела развращенного.

            “Всякий раз, — писал М.В. Лодыженский, — когда это сердце, помраченное страстями и разъедаемое микробами зла, требовало себе ужасной пищи, ум Иоанна изощрялся в изобретательности, чтобы утолить сердечную злобу” (23, 431).

            Жестокость и властолюбие развивались в нем постепенно, и истоки их можно увидеть еще в раннем детстве. “Воспитатели Грозного забавляли ребенка, например, тем, что позволяли ему мучить животных. “Бессловесных крови проливати, с стремнин высоких мечуще их”, — пишет Курбский. Мамку Иоанна, которую он любил, от него удалили. Когда же будущий царь подрос, никто из окружавших его не протестовал против еще более предосудительных забав; так, например, если он, ради потехи, топтал конем народ, от бояр окружающих слышались поощрительные возгласы:

            — О, храбр будет сей царь и мужествен!        

                                                              (23, 404)

            Первый раз Иоанн проявил волю и неожиданную для его возраста решительность, когда ему исполнилось 13 лет. Юный царь “повелел псарям схватить Шуйского и отвести в темницу. Те повиновались и даже переусердствовали, исполняя приказание: они задушили боярина. Иоанн решил, что так и надо. Такая окончательная расправа с недругом развязала Иоанну руки для дальнейших действий. С этого времени он стал понемногу входить во вкус власти”(23, 406).

            Вырабатывая свою теорию власти, он в письме к Курбскому писал, что царю подобает “к злым проявлять ярость и мучение”, причем он смотрел на эти проявления страстного возмездия как на свою обязанность.

            “Очевидно, — рассуждает М.В. Лодыженский, — такая теория страстного возмездия выработалась у Иоанна из самой потребности этого возмездия — не как обдуманного, разумного наказания или вразумления, а как злобного чувства мстительности; мстительность в Иоанне развивалась параллельно с его жестокостью” (23, 407).

            Так возрастала жажда необузданных проявлений власти.

            Во властолюбии Иоанна Грозного есть и другая характерная черта:

            * стремление перекладывать вину на врагов.

            То, что сотворил Иоанн в Новгороде в 1570 г., превзошло все ужасы, совершенные им в течение всей его жизни. Погром этот возник вследствие “необоснованной подозрительности царя”

                                                           (23, 426). 

            “Неизвестно точное число истребленных в Новгороде людей”, — говорит Костомаров. Псковский летописец показывает, что Волхов был запружен телами. Таубе и Крузе насчитывают до 15 000 убитых. В Новгородской “повести” говорится, что царь топил в день по 1000, иногда, гораздо реже, — по 500 (23, 428). Но окончился погром, государь созвал оставшихся в живых новгородцев. Они ожидали своей гибели, как вдруг царь окинул их милостивым взглядом и ласково сказал, что “вся пролитая им в Новгороде кровь на изменнике Пимене и его соучастниках” (23, 428).

            Поэтому историки обвиняют Иоанна Грозного в “извращенной софистике”, и вот “перед нами гигант жестокости, человек, который претворил огромную, незаурядную энергию в энергию зла — зла сверхчеловеческого” (23, 436).  

            По мнению Костомарова, Иоанн был жесток, большей частью, ради самой жестокости. “Напрасно старались бы мы объяснить, — говорит он, — злодеяния Грозного какими-нибудь руководящими целями и желанием ограничить произвол высшего сословия; напрасно пытались бы мы создать из него образ демократического государя. С одной стороны, люди высшего звания в Московском государстве совсем не стояли к низшим слоям общества так враждебно, чтобы нужно было из-за народных интересов начать против них истребительный поход; напротив, в период правления Сильвестра, Адашева и людей их партии, большей частью принадлежавших к высшему званию, мы видим мудрую заботливость о народном благосостоянии. С другой стороны, свирепость Иоанна Грозного постигла не одно высшее сословие, но и народные массы, как показывает бойня в Новгороде, травля народа медведями для забавы, отдача опричникам на расхищение целых волостей и т.п.”(23, 430).

            Итак, жестокость Иоанна Грозного являлась в своем роде “искусством для искусства”. “В злодеяниях, творимых ради самих злодеяний, мы видим прямое воздействие на Иоанна темной силы, — заключает М.В. Лодыженский. — Мы видим в этим злодеяниях подтверждение мысли Шопенгауэра о диаволах в человеческом образе, наслаждающихся чужими страданиями” (23, 430).

            Правомерен вопрос о религиозности Иоанна Грозного. Как мог он совместить такую жестокость и властолюбие с верой во Христа?

            О раннем возрасте Иоанна имеются такие рассуждения:

            — Правда, Иоанн был религиозен, но религия его не была религией христианской любви и благоговения пред Божеством. Это была религия рабского страха, религия пугливой совести. А совесть его была уже в раннем возрасте запятнана делами недостойными...

            О более позднем состоянии души, имеются такие размышления:

            — У Иоанн если совесть и просыпалась, он тотчас заглушал ее своей извращенной софистикой. Своей иезуитской логикой, ложным благочестием Иоанн обманывал не только людей, он пытался обмануть само Божество (23, 435). 

            Здесь встает вопрос о таком проявлении властолюбия, которое выводит человека на путь богоборчества.   

            2.  О богоборчестве.

            Может быть, самый яркий литературный образ подобного властолюбия дан в легенде о Великом Инквизиторе у Ф.М. Достоевского.

            Вот, вкратце, содержание легенды. В ХVI в. в Севилье, в самое страшное время инквизиции, на следующий день после грандиозного аутодафе на улицах города “тихо” и “незаметно” появляется Иисус Христос. Народ узнает Его, толпится вокруг Него, и от одного прикосновения к Нему происходят исцеления. На паперти Севильского собора Он воскрешает недавно умершую девочку, и толпа приходит в состояние крайнего волнения. Но в это время на площади появляется девяностолетний старик — Великий Инквизитор (25, 217). За Инквизитором “в известном расстоянии следуют мрачные помощники и рабы его и “священная” стража. Он останавливается перед толпой и наблюдает издали. Он все видел, он видел, как поставили гроб у ног Его, видел, как воскресла девица, и лицо его омрачилось. (Омрачение лица от благодеяний Божиих.)

            “Он хмурит седые густые брови свои, и взгляд его сверкает зловещим огнем. Он простирает перст свой и велит стражам взять Его. И вот, такова его сила и до того уже приучен, покорен и трепетно послушен ему народ, что толпа немедленно раздвигается пред стражами, и те, среди гробового молчания, вдруг наступившего, налагают на Него руки и уводят Его. Толпа моментально, вся, как один человек, склоняется головами до земли перед старцем инквизитором”( 5, 348).

            В этом проявляется “образ стадности, послушания не истине, а отвлеченному авторитету, блюдущему порядок” — пишет архиепископ Иоанн.

            Инквизитор “молча благословляет народ и проходит мимо. Стража приводит Пленника в тесную и мрачную сводчатую тюрьму в древнем здании святого судилища и запирает в нее. Проходит день, настает темная, горячая и “бездыханная” севильская ночь. Воздух “лавром и лимоном пахнет”. Среди глубокого мрака вдруг отворяется железная дверь тюрьмы, и сам старик, Великий Инквизитор, со светильником медленно входит в тюрьму. Он один, дверь за ним тотчас же запирается. Он останавливается при входе и долго, минуту или две всматривается в лицо Его. Наконец тихо подходит, ставит светильник на стол и говорит Ему:

            — Это Ты? Ты? — Но, не получая ответа, быстро прибавляет: — Не отвечай, молчи. Да и что бы Ты мог сказать? Я слишком знаю, что Ты скажешь. Да Ты и права не имеешь ничего прибавлять к тому, что уже сказано Тобой прежде.

            Зло трепещет, страшится Истины Христовой, самой ее тени, ибо даже тень Истины имеет силу исцеления. Злу опасен не только Сам Христос, но и человек, в котором Христос живет. А Он живет и действует в истории в жизни Святых, что особенно ненавистно падшему духу.

            — Зачем же Ты пришел нам мешать? Ибо Ты пришел нам мешать     и Сам это знаешь. Но знаешь ли, что будет завтра? Я не знаю,      кто Ты, и знать не хочу: Ты ли это или только подобие Его, но     завтра же я осужу и сожгу Тебя на костре, как злейшего из   еретиков...”

                        Инквизитор говорит Христу:

            ... и тот самый народ, который сегодня целовал Твои ноги, завтра      же по одному моему мановению бросится подгребать к Твоему        костру угли, знаешь Ты это?”

            В этих словах “лукавое подобие истины. Может быть, что некоторые так и сделали бы и сейчас делают, но — не все. Инквизитор говорит неправду, что все верующие во Христа люди бросятся распинать своего Господа. Многие, может быть, но не все. Эта поправка убивает весь аргумент диавола (5, 349).

            — А пленник тоже молчит? Глядит на него и не говорит ни   слова? — спрашивает Алеша у рассказывающего свою легенду    Ивана.

            — Да так и должно быть, во всех даже случаях, — опять засмеялся Иван. — Сам старик замечает Ему, что Он и права не имеет прибавлять к тому, что уже прежде сказано.

            Смех Ивана — нехороший. Конечно, это неправда, что “во всех случаях” “Пленник молчит”. Даже когда молчит Истина, связываемая человеческой ложью, молчание ее острее всякого слова.

            — Если хочешь, — говорит Иван, — так в этом и есть самая основная черта римского католичества, по моему мнению, по крайней мере: “все, дескать, передано Тобою Папе и все, стало быть, теперь у Папы, а Ты хоть и не приходи теперь вовсе, не мешай до времени, по крайней мере”. В этом смысле они не только говорят, но и пишут, иезуиты, по крайней мере. Это я сам читал у их богословов.

            — Имеешь ли Ты право возвестить нам хоть одну из тайн того мира, из которого Ты пришел? — спрашивает Его мой старик и сам отвечает Ему за Него, — нет, не имеешь, чтобы не прибавлять к тому, что уже было прежде сказано, и чтобы не отнять у людей свободы...” (5, 349).

            В этих словах сознательное противостояние Христу, а Великий Инквизитор, по замыслу Достоевского, — человек, который признает темную силу, ей служит, и она, эта сила, дает ему сверхчеловеческую энергию зла (23, 470). Любящий Христа созидает свою жизнь на других

основаниях, в живом опыте Церкви всех ее веков, передающей Огонь Святаго Духа.

            Если Христос может быть в каждом больном, нищем, страдающем, заключенном и голодном человеке, который просит кусок хлеба, если Господь Сам Себя отождествляет со всеми странниками, больными и заключенными людьми, то сколь более находится Он Сам — в Своих святых, носителях Духа Истины, учителях Церкви. Утверждать, что в течение 15-ти веков не было никакой “вести с неба”, — это утверждать ложь...

                                                            (5, 349)

            Инквизитор открывает проявления духовного зла в мире.

            1. Первое проявление зла есть ненависть к христианству и особенно ко Христу.

            2. Второе проявление зла — утверждение, что истина Христова не подходит для этого мира, что она “нежизненна”, “нереальна”, что на нее можно только любоваться, а жить ей нельзя

                                                              (5, 349).

            3. Третье — гордыня, утверждение, что учение Христово — не настоящая любовь к людям, а настоящую любовь к слабым людям проявляет только “умный дух”, на самом деле,  богохульный, падший дух.

            Ф.М Достоевский защищает безмерную свободу Христовой любви, побеждающей зло, обнажая жало клеветы на Бога и на Его мироздание.

            Человек создан Богом, с даром чудной свободы — быть с Богом. Не по необходимости, а свободно быть с Богом, в этом суть молитвы Господней. Но бунтующий Иван говорит, что “человек создан бунтовщиком”. Зло приписывается Творцу, и творение представляется жертвой Творца! Здесь предел боговосстания, доведена до конца мысль, играющая в уме многих людей в мире, что они, люди, не виноваты в своем зле и человек “создан бунтовщиком”, — значит не виновен, не грешен ни в чем и — вина не на нем... Такова диалектика зла; на крючке ее повис Иван. Попадается на этот крючок немало людей в каждом поколении земли (5, 350).

            Но человек никогда не отпадет от Бога, если не усомнится прежде в этом основном вопросе: нравственной ценности и ответственности своей свободы (5, 350).

            Гордо говорит дух Ивана-Инквизитора:

— Ты не послушал предупреждений. Ты отверг единственный путь, которым можно было устроить людей счастливыми, но, к счастью, уходя, Ты передал дело нам.

            Спаситель предупредил человечество, что в мире этом действует князь мира сего, дух зла. И вот, этот дух пришедший хочет нас уверить, что Господь ему передал все управление миром.

— Ты обещал, Ты утвердил Своим словом, Ты дал нам право связывать и развязывать, и уж, конечно, не можешь и думать отнять у нас это право теперь. Зачем же Ты пришел нам мешать?

            Демонически извращено Христово слово, сказанное апостолам, что они имеют право вязать и разрешать. Разве своей, человеческой силой они это могут делать? Нет — только Духом Святым. Приимите Духа Святаго (Иоанн 20, 22)... Иван, отделяя человечество от Бога, хочет убедить, что Сам Бог оставил человечеству свободу “отделенности от Бога”. Но Господь оставил людям свободу соединения с Ним, а не отделения от Него!

            * Отделение от Духа Божия (которое в нашей воле) есть величайшее рабство человека и смерть. И в это рабство и в смерть впадают избирающие вместо Христа — его противника (5, 350), которого Великий Инквизитор именует страшным и умным духом, духом самоуничтожения и небытия.

            И в этом опять проявляется ложь Инквизитора: страшный и умный дух. Не умный и не страшный, а пустой и низкий дух. “Байронизировать” его нет никаких оснований. Достоевский хочет, чтобы люди поняли:

            * нет середины между Христом и духом зла.

            Если человек не принял как истину и величайшую силу жизни Слово Евангельское, он подчинится той призрачной правде, входящей во многие человеческие учения, которую представляет собой и социальная теория Великого Инквизитора, столь напоминающая известный нам бесчеловечный тоталитаризм.

            * Глубина лжи открывается в мысли, что можно дать человечеству счастье, только “исправив” Евангелие, приспособив истину к слабости человеческой (5, 351).

            — Мы исправили подвиг Твой, — заявляет Инквизитор, — и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо и что с сердец их снят, наконец, столь страшный дар, принесший им столько муки (5, 351).

            Но ложь действует в мире не через “чудо, тайну и авторитет”, а через чудесность, таинственность и авторитетность. Это нечто иное. Понятия чуда, тайны и авторитета извращаются Инквизитором.

            * Все извращается духом зла.

            1. Чудо не во внешнем знамении, факте, а во внутреннем познании Истины. А Инквизитор говорит, что только он даст народу “чудо”. Он может дать только ложную чудесность.

            2. То же и с тайной. Достоевский верно говорит, что, кроме исканий чудесности, ложно-религиозное стремление преклоняется и перед внешней “таинственностью”, плотской “эзотеричностью”, не зная Божией тайны. Господь оставил на земле Свою Тайну в жизни и в Церкви. Но она открывается не всем, а лишь чистым сердцам. Только они могут Бога узреть — не в существе Его (что невозможно и ангелам), но в Его тайнах.           * Таинства Церкви и есть одно из выражений Тайны жизни человеческой в Боге.

            Извращая стремление души к таинству настоящей жизни, зло дает вместо тайны “таинственность”, которая и проявляется в ложном эзотеризме современных язычествующих учений, влекущих своей внешней таинственностью.

            * Религиозность христианская отлична от неверного эзотеризма, укореняясь в откровении Благодати чистому сердцу (5, 351).

            3. То же можно сказать и об авторитете. Авторитет (сам по себе) явление положительное. Авторитетом святости, истины окружено Священное Писание и Предание Церкви. Есть авторитет Истины, правды последней, входящей в мир. Но та “авторитетность”, которую хочет ввести Великий Инквизитор, укоренена лишь в слабостях людей и в их неведении (5, 352).

            Подлинный авторитет один: Дух, Истина и Жизнь Христовы, дух Христовой Церкви.

            — Знаешь ли Ты, что пройдут века, и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть лишь только голодные... На месте храма Твоего воздвигнется новое здание, воздвигнется вновь страшная Вавилонская башня, и хотя и эта не достроится, как и прежняя, но все же Ты бы мог избежать этой новой башни и на тысячу лет сократить страдания людей...

            Иквизитор — строитель духовного Вавилона; и он же свидетельствует истину, что эта башня “не достроится”, т.е. обречена на неудачу. (Так бывает, что сами бесы не могут скрыть истины, когда стоят перед Христом.) (5, 352)

            В этом произведении Достоевский прозревает в сущность властолюбия, отбирающего свободу людей, якобы для их пользы.                  * Инквизиторы не знают, в чем настоящая свобода людей; они слепцы и пешки зла, но думают, что созданы для властвования над массами.

            Легенда о Великом Инквизиторе — художественно завершенный образ искусства лжи. Достоевский собрал в фокус все возражения против Бога и дела Христова в мире и выявил это в Легенде (5, 352).

            Великий Инквизитор — представитель грандиозного титанического богоборчества, задающегося целью “исправить подвиг” Христа. Он полон горделивого презрения к человеку: людей он считает существами “малосильными, порочными и ничтожными”. Христа Инквизитор упрекает в том, что Он поставил перед человеком идеал, превосходящий силы такого слабого существа

                                                           (25, 217).

            Далее он начинает развивать свои “доказательства”.

            — Великий дух говорил с Тобою в пустыне, и нам передано в книгах, что он будто бы “искушал” Тебя, — продолжает Инквизитор. — Так ли это? И можно ли было сказать хоть что-нибудь истиннее того, что он возвестил Тебе в трех вопросах, и что Ты отверг и что названо в книгах “искушениями”?

            — В этих трех вопросах как бы соединена в одно целое и предсказана вся дальнейшая история человеческая и явлены три образа, в которых сойдутся все неразрешимые исторические противоречия человеческой природы на всей земле (25, 217).

                        — Вспомни первый вопрос; смысл его тот: Ты хочешь идти в мир и идешь с голыми руками, с каким-то обетом свободы, которого они, по простоте своей и в прирожденном бесчинстве своем, не могут и осмыслить, которого боятся они и страшатся, — ибо ничего и никогда не было для человека и для человеческого общества невыносимее свободы!

            А видишь ли сии камни в этой нагой и раскаленной пустыне? Обрати их в хлебы, и за Тобой побежит человечество, как стадо, послушное, хотя и вечно трепещущее, что Ты отымешь руку Свою и прекратятся им хлебы Твои. Но Ты не захотел лишить человека свободы и отверг предложение, ибо какая же свобода, рассудил Ты, если послушание куплено хлебами? Ты возразил, что человек жив не единым хлебом” (25, 218). 

            Обвинив Христа в том, что Он дал людям свободу, но что “нет ничего обольстительнее для человека, как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее”, Великий Инквизитор создает свой план руководства людьми. Он состоит в том, чтобы дать людям хлеб земной, но вместе с тем и успокоить совесть, взяв, по совету “умного духа”, всю власть в свои руки.

            — Ибо кому же владеть людьми, как не тем, которые владеют их совестью и в чьих руках хлебы их. Мы и взяли меч Кесаря, а взяв его, конечно, отвергли Тебя и пошли за ним.

            Ровно восемь веков назад, как мы взяли от него то, что Ты с негодованием отверг, тот последний дар, который он предлагал Тебе, показав Тебе все царства земные: мы взяли от него Рим и меч Кесаря и объявили лишь себя царями земными, царями едиными... А между тем, Ты бы мог еще и тогда взять меч Кесаря. Зачем Ты отверг этот последний дар? Приняв этот третий совет могучего духа, Ты восполнил бы все, чего ищет человек на земле:

            1. перед кем преклониться,

            2. кому вручить совесть,

            3. каким образом соединиться, наконец, всем в бесспорный общий и согласный муравейник, ибо потребность всемирного соединения есть третье и последнее мучение людей (5, 354).

            Во всех речах Инквизитора, прошедшего, как и праведники, через аскетический подвиг, звучит слово “любовь”, только вместо любви христианской, в нем проявляется любовь эксплуататора, любовь к поклонению себе. Чувство, выдаваемое инквизитором за любовь к людям, есть в действительности самолюбие, соединенное с презрительным снисхождением к тем, кто ему поклоняется (23, 475).

Самое глубокое преступление против любви происходит не в области плоти, а духа. Люди призваны отдавать свое бессмертное сердце Богу. Но, впадая в духовное прелюбодеяние, они отдают сердце одним земным ценностям, материальным задачам и интересам. Правители народов так и “прелюбодействуют”, заражая свои страны гордыней автономности от нравственных законов, независимости от Творца (5, 355).

            — Достоевский пожелал выявить в мире зло так, — писал архиеп. Иоанн (Шаховской), — чтобы виднее стала дорога к Богу. В 17-й главе Апокалипсиса — ключ к Легенде о Великом Инквизиторе. Эта глава о соблазне вавилонской блудницы, участвующей в развращении мира; она царствует и грешит со всеми царями земными, закрывая от людей небо, устремляя человеческие глаза исключительно к земле, погружая их в похоть физическую и духовную. Но будет Суд над представителями этого учения, которые пытаются хозяйничать в истории без Бога и Сына Божьего        

                                                              (5, 355).

    О ПРОЯВЛЕНИИ ГОРДОСТИ В ПОЗНАНИИ.          

            Отступление от Бога и борьба с Богом происходит и в области познания. Происходит это от гордости ума.

            Н. В. Гоголь писал о том, что “гордость — болезнь ХIХ века, болезнь самолюбия ума, самолюбия образованности и просвещения, которые давили в человеке его природные чувства, рабски подчиняли и искажали их”.

            “Поразительно, — писал Гоголь, — в то время, когда уже было начали думать люди, что образованием выгнали злобу из мира, злоба другой дорогой, с другого конца входит в мир, — дорогой ума... Уже и самого ума почти не слышно. Уже и умные люди начинают говорить ложь против собственного своего убеждения... из-за того только, что гордость не позволяет сознаться перед всеми в ошибке — уже одна чистая злоба воцарилась наместо ума”.

            Если в “иные века” человека соблазняла гордость богатства, гордость происхождения, “гордость своими силами физическими”, то теперь, в ХIХ, дошла “до страшного духовного развития” в лице опаснейшей для нравственности человека гордости — “гордости ума”.                                                          “Все вынесет человек века: вынесет название плута, подлеца; какое хочешь дай ему название, он снесет его — и только не позволит посмеяться над умом своим. Ум его для него — святыня. Из-за малейшей насмешки над умом своим он готов сию же минуту поставить своего брата на благородное расстояние и посадить, не дрогнувши, ему пулю в лоб. Ничему и ни во что он не верит; только верит в один ум свой. Чего не видит его ум, того для него нет... Во всем он усомнится: в сердце человека, которого несколько лет знал, в правде, в Боге усомнится, но не усомнится в своем уме. Уже ссоры и брани начались не за какие-нибудь существенные права, не из-за личных ненавистей — нет, не чувственные страсти, но страсти ума уже начались: уже враждуют лично из-за несходства мнений, из-за противоречий в мире мысленном. Уже образовались целые партии, друг друга не видевшие, никаких личных отношений еще не имевшие — и уже друг друга ненавидящие (51, 369-370).

            В ХХ в. следующим симптомом развивающейся болезни гордости ума явилось совершение многими “бессмысленных преступлений”. Этому способствовала атеистическая система образования, в которой ум, гордясь и надмеваясь, воздвиг некую мрачную крепость, куда не проникает свет Божий. Разрушить преграду умственных ложных построений да поможет нам Бог в этой небольшой главе, составленной из высказываний Святых, ученых, философов, с помощью Божией обретших крепость ума в служении Богу.

            Начнем с начала жизни человека на Земле, остановившись на тех печальных последствиях, которые явились после грехопадения.

            Вспомним и сформулируем, что первородный грех

            — лишил человека благодати,

            — умертвил душу и тело и

            — разрушил связь между человеком и Богом,

            — познавательные силы человека потеряли цельность, рассудочное мышление стало “замораживать” сердце.

            Вот так об этом факте нашей действительности пишет Л. Тихомиров:         

            “На всем своем историческом пути, после грехопадения Адама, человечество стало жить в каком-то дурмане, зачарованное своим рассудком, надеясь, что с помощью только рассудка оно завладеет всеми законами бытия, подчинит их себе и станет здесь, на Земле, как бог, забывая, что когда Адам захотел сделаться богом, конечно, под влиянием чуждой нашей душе злобно-разумной силы,  то еще в раю создал относительно себя необыкновенную иллюзию, и, что интересно, пребывая в этом мечтании о себе, он столкнулся с действительностью, которая разрушала все его иллюзии.

            На каждом шагу действительность говорила человеку, что он - не бог: голодом и холодом и всякими другими напастями она постоянно разрушала претензию человека на особое положение в мире и постоянно утверждала полную зависимость его от случайных щедрот природы”(32, 67).

            Тот же процесс стал происходить и в познании. Если посмотреть на человечество в целом, то можно увидеть и гениальных людей, и слабоумных, и мудрых, и безнадежно глупых. А если обратиться к жизни, например, гениального человека, то, казалось бы, все в нем должно быть гармонично, но по жизни многих мы видим, как несчастны они бывают не просто потому, что их не понимают, а потому, что страдает какое-либо из чувств: либо религиозное — человек так и не придет к самому важному знанию, что Бог есть; либо нравственное — при всей развитости ума, человек пристращается к порокам и тоже испытывает внутреннюю трагедию; либо ум, как холодный колпак, гасит жизнь сердца...       

            Поэтому, вывод, сформулированный В.В. Зеньковским, хорошо отражает смысл разрушения познавательной силы в человеке:

            * без понятия первородного греха нельзя понять раздвоение познавательной силы в человеке (раздвоение разума и сердца).

            Так действует грех. Есть грех первородный, есть грех и личный у каждого человека. Но, в любом случае,

            * грех есть противление, отталкивание Бога: Бог сказал этого не делать, а я хочу именно так, и делаю, как я хочу, в результате происходит разрыв связи между человеком и Богом. Каковы последствия? Если Бог есть то, чем мы живем, движимся и существуем, если Бог есть источник жизни и бытия, то что должно произойти, если человек отступает от Бога? Господь сказал: смертию умрете — и это действительно произошло. Смерть явилась в двух видах:

            — телесная — смерть тела при бессмертии души; телом все умрем, а состояние души в час смерти — вот предмет нашей заботы;

            — духовная — смерть души еще при жизни, которая проявляется в отвержении души от Бога, но сама душа — бессмертна, тем не менее может не иметь в себе жизни.

            В Евангелии Христос говорит удивительные слова в ответ на просьбу одного ученика, когда тот спросил: можно ли мне пойти похоронить своего отца? — то услышал: пусть мертвые погребают своих мертвецов.

            Кто эти мертвецы?

            Один из современных писателей весьма талантливо описывает состояние упадка духа, богооставленности человека, безблагодатности, смертности души:

            — “Чувствуете ли, — говорит находящийся в страсти уныния студент своему другу, тоже находящемуся в унынии, — чувствуете ли, что вы заживо разлагаетесь, доктор? Мы все заживо разлагаемся... Нам всем пора на кладбище, доктор, потому что смердит... Понимаете, смердит!..”

            Эту же мысль он развивал ранее перед другим своим знакомым в таких выражениях:

            — “Вы сами можете дышать, говорить, ходить, думать, но вы уже не имеете в себе жизни, а носите смерть... Та струйка, которая сочилась через миллионы людей, высохла в вас и вами кончилась... А так как конец есть уже начало разложения, то это значит быть разлагающимся трупом среди живых” (23, 215).

            И мы можем задать себе вопрос: не мертвецы ли мы? Собираем познания, гордимся ими, унижаем других, не имеющих этих познаний, а главного знания, от которого зависит наша жизнь: о существовании Бога, о пришествии на землю Сына Божия, Христа, о вечности — не ищем. Поэтому умирают многие, лишь после смерти оказавшиеся перед лицом Бога, такие далекие от Него, во взрыве отчаяния испытывая все ужасы отверженной от Истины жизни во мраке ада.

            Как же увидеть ту ошибку, которую допускает наш разум, отступая от Бога в процессе познания?

Каким было знание первозданных?

            Знал ли Адам добро? “Несомненно знал, — отвечает А. Позов в согласии с учением Святых Отцов, — он созерцал Бога в непосредственном общении с Ним, видел Ангелов, созерцал все подвластное ему творение — землю, как добрый хозяин и властелин, видел гармонию и предельное совершенство в природе и жизни. Это было знание непосредственное и теоретическое. И увидел Бог, что все хорошо — это касалось и Адама, Бог дал ему не только зрение чувственное, но и видение умное. Иначе Адам не смог бы дать животным и растениям имена, по повелению Божию”.

            Знал ли Адам зло? Так же, несомненно, он знал зло, по заповеди Божией: не есть от древа познания добра и зла: ибо в день, в который ты вкусишь от него, смертию умрешь. Преслушание и смерть, таковы первые признаки зла. Это было также теоретическое знание, знание через учение, урок, наставление Бога.

            Падение Адама было, в то же время, познание добра и зла, как об этом говорится в книге Бытия. Но это было знание, как формулирует А. Позов:

            1) эмпирическое, опытное и потому — практическое знание;

            2) это было в то же время знание диалектическое, от противного и противоположного, познание добра через возникшее зло и познание зла через сравнение его с первозданным добром;

            3) он познал не только свое личное зло, но и зло вне себя, демонское зло;

            4) тотальное, цельное и созерцательное знание первого человека заменило знание диалектическое, противоречивое, а потому колеблющееся и колеблемое;

            5) падение в диалектику было проявлением интеллектуального падения человека и, конечно, отразилось на всем творении;

            6) диалектически познал Адам и свет, бывший вокруг него, и в нем самом, Свет Божественный и свет собственный внешний и внутренний. Теперь он познал свет в виде антитезы мрака, через собственный мрак. Из светлого и огневидного он стал темным и плотским, когда внутренний свет его стал тьмою;

            7) так же посредственно, диалектически, от противоположного, познал Адам и истину, через ложь змея-искусителя: нет, не умрете. Эта ложь разоблачена в смерти Адама и Евы.

            Таким образом, зло, ложь, мрак и хлад оказываются состояниями вторичными, производными, появляются впервые в результате извращения духовного естества человека и Ангела.

            Было ли необходимо Адаму для пополнения знания такое практическое впадение во зло и смерть? Конечно, нет! Знание должно вести к истине, к нравственности, к Богу, к любви. В чем ошибка первозданных?

            Вместо постепенного духовного роста, изменения себя по образу Пресвятого Бога, и все более тесного единения с Ним, через что в человеке раскрывались бы бесконечные совершенства и силы и он получил бы подлинное знание всего сущего и вечную жизнь, человек избирает более “легкий” путь — не требующий внутреннего совершенства, приятный для глаз и вожделенный (Быт. 3,6), обещающий быстро, сразу дать человеку знание добра и зла, всезнание, (1,270) но на этот путь человек встал, объединившись с враждебной для себя силой — демонической, в результате, в течение всей истории человечество стремится обосновать свою независимость от Творца путем философии, науки и противопоставить гордый разум Кроткой, Мудрой Истине.

Кратко из истории философской мысли...

            Чтобы не голословно утверждать такие серьезные выводы о возникновении после грехопадения знания колеблемого и колеблющегося, лишь кратко коснемся некоторых философских школ, иллюстрирующих это интеллектуальное падение.

             Сначала обратимся к французскому философу Декарту, который сыграл исключительную роль в истории западной интеллектуальной мысли.

            Долгие годы он занимался изучением различных областей науки, от геометрии до алхимии, но чем больше учился, тем несчастнее становился. Так много вещей противоречило друг другу, один ученый утверждал одно, другой — как раз противоположное. В конце концов Декарт стал подвергать сомнению все, что видел.

            — Неужели нет ничего, на что можно было бы положиться? — размышлял Декарт.

            Вдруг его молнией осенила мысль:

            — Я мыслю, следовательно, я существую! Я могу сомневаться во всем, даже в том, что Бог есть и существует мир, но в одном я сомневаться не могу: в том, что я в этот момент сомневаюсь! В моей голове происходят различные мыслительные процессы. Таким образом, я могу быть уверенным в том, что я думаю! Значит, существуют мыслящие существа, и если я думаю, значит, существую и я!

            На этом основании Декарт стал строить свои теории. Его подход был началом и по сей день не завершившейся революции сознания: человек ищет начало своего бытия не в Боге, а в своем разуме, в себе самом. Он принимает только то, что может охватить и понять своим разумом. Последнее слово остается не за сверхъестественным Откровением, Церковью или Священным Писанием, а за логическим мышлением.

            Этот процесс начался уже столетия назад в недрах католической Церкви и достиг своей вершины в трудах итальянца Фомы Аквинского, жившего в Средневековье (1225-1274). Будучи католическим теологом и философом, он под влиянием греческой философии пришел к следующей мысли:

            — Человек должен научиться проводить различие между двумя областями:

            1) с одной стороны, его окружает природа, мир, который он может видеть, осязать и исследовать разумом;

            2) с другой стороны, существует сверхъестественный мир, область благодати, веры, где живет Бог.

            По мнению Фомы Аквинского, эти области:

            1) не противоречат одна другой;

            2) но отделены друг от друга.

            Как выяснилось позже, это привело к последствиям, которых Фома Аквинский не ожидал. Согласно этому воззрению, различные “нейтральные” науки      могли спокойно заниматься изучением видимого мира, и здесь для него высшим авторитетом был греческий ученый и философ Аристотель; в то время как Библия, будучи духовной и нравственной книгой, якобы говорила исключительно о высшем, невидимом мире.

            Что же произошло?

            Человек стал обосабливаться от Бога и создавать замкнутые системы, куда Дух Божий “не должен входить”, а именно, в науку. Область разума все больше вторгалась в область Божественного. Область действия Бога становилась все меньше, пока не исчезла совсем (в атеизме).

            Это разделение между естественным (природой) и сверхъестественным (благодатью), т.е. между наукой и религией совершилось именно в недрах католической церкви, которая после отделения от Вселенской Церкви все дальше отходила от полноты благодати.

            Православие сохранило чуткое отношение к действию Духа Божия. Достаточно вспомнить старца Амвросия Оптинского.

            “Мелочей для старца не существовало. Он знал, что все в жизни имеет свою цену и свои последствия; и потому не было вопроса, на который бы он не отвечал с участием и желанием добра. Однажды остановила старца женщина, которая была нанята помещицей ходить за индюшками; но индюшки почему-то у нее колели, и хозяйка хотела ее рассчитать.

            — Батюшка! — обратилась она к нему со слезами, — помоги; сил моих нет; сама над ними не доедаю, — пуще глаз берегу, а колеют. Согнать меня барыня хочет. Пожалей меня, родимый.

            Присутствующие смеялись над бабой. А старец с участием расспросил ее, как она их кормит, и дал совет, как их содержать иначе, благословил ее и отпустил. Тем же, которые смеялись над ней, он заметил, что в этих индюшках вся ее жизнь. После сделалось известным, что индейки у бабы уже не колели”(Жизнеописание иеросхимон. Амвросия, Джорданвилл, 1990).

            Католическая церковь приняла взгляды Фомы Аквинского, который питал большое доверие к человеческому разуму. Он учил, что грехопадение первых людей извратило их волю, но не разум...

            Декарт сделал следующий шаг, заменив веру логическим заключением. Это имело значительные последствия для всего течения европейской мысли. Исходным пунктом дедукции становится не Абсолют, а человек. Свести всю грандиозную проблему Бытия и Сущего к одному лишь эгоистическому человеческому самоощущению, самоутверждению и самосознанию маленького человеческого Я — есть страшное падение европейской мысли.

            В своем идеалистическом теизме Декарт еще связан со схоластикой, но эта связь настолько хрупка, что современники Декарта запретили преподавание его доктрин с кафедры, а Рим внес его книги в список запрещенных книг.                    

            “Впоследствии сомнение в существовании внешнего мира стало проклятием всей новой философии, — утверждает А. Позов. —  Отрицание внешнего мира связано с отрицанием всякого бытия и Сущего, так как Бог и мир вне моего Я. Это ведет к сужению человеческого познания, вплоть до его полного угасания, как в индуизме...”

            Но сам Декарт не дошел до этого, он удостоился милости Божией в Ульмском видении, где увидел Божественный Свет. Наряду с человеческим Я явилось ему Божественное Ты. В благодарность за это философ обратился к доказательству бытия Божия, заимствовав его у схоласта Ансельма Кентерберийского. Так было философски оформлено Онтологическое доказательство бытия Божия. Свет блеснул и озарил на мгновение. Бог показал Себя, Он стал объектом моего сознания. Ergo (следовательно), через “мое” самосознание, самоутверждение моего Я, прихожу к признанию Бога.

            После переворота, осуществленного Декартом, возведшего мышление и разум в ранг высшего авторитета человечества, этот процесс непрерывно набирает скорость.

            Во время Французской революции “богиня разума” совершала триумфальное шествие по улицам Парижа. На обложке “Энциклопедии” (1751 - 1780) — она изображена наставляющей Теологию, которая в унижении стоит перед ней на коленях с Библией в руках.   

            Далее возникает деизм — религия разума, религиозно-философское направление, признающее Божество, но отрицающее Промысл Божий, т.е. согласно этому учению: Бог сотворил мир и предоставил его самостоятельному развитию по установленным Им законам, не вмешиваясь в его развитие, историю и судьбу.

            Таким образом, гордый разум философов в своих представлениях “ограничивает отношение Бога к миру уже только актом творения”.

            “Критика” Откровения по критериям “врожденных” идей, привела к тому, что источником религии, по Шербери, является не Откровение, а разумное начало, врожденное человеку.

            Деизм впервые появился в Англии в начале XVII в., отсюда перешел во Францию и, наконец, распространился в Германии. При последовательном развитии деизма из него логически следует вывод и о бесполезности и бессмысленности молитвы, обращенной к Богу, Который не вмешивается в дела мира и не может влиять на ход его событий, т.е. деизм приводит к практическому атеизму.

            В XVIII в. философ Иммануил Кант сознавал, что “естественные науки и человеческая свобода все больше возводятся в ранг идеала, и что эта идеализация ставит под угрозу все высшие ценности и прежде всего общение с Богом, и с целью их защиты он отделил “духовные” науки от “светских”(31, 17).

            Таким образом, разделение между наукой и верой стало на Западе окончательным: в результате “помощи” Фомы Аквинского, Декарта, Канта и многих других философов вера уже не должна была быть научно и даже исторически достоверной.

            Метод веры есть метод утверждения. Метод Декарта и всей последовавшей философии есть метод обратный, метод отрицания и сомнения.

            Сомнение есть отрицание всего того, во что человек прежде верил. Следующим шагом философской мысли стала попытка “перекроить” Божественное Откровение, подчинив законам разума.             

            Во время философии Гегеля с его учением о диалектическом развитии понятий, даже толкование Евангелия, догмата Святой Троицы, смерти и Воскресения Христа Спасителя и др. истин Писания рассматривалось, главным образом, со стороны философских принципов о переходе одного понятия в другое, о переходе положительного содержания понятия к своему собственному отрицанию”... (44, 17).

            В такой интерпретации, естественно, основные христианские истины утрачивали свой Божественный сокровенный смысл и превращались в аллегории философских категорий (1, 72).

            Более того, стоит призадуматься: возможен ли переход одного в другое при рассмотрении таких противоположностей, как:

            — добро и зло,

            — истина и ложь,

            — чистота и грех,

            — безумие и мудрость,

            — Бог и диавол,

            — любовь и ненависть?

            Между этими понятиями лежит пропасть; соединение, синтез здесь невозможны.

            Добро призвано искоренить зло, а зло ведет уничтожительную борьбу с добром. А если добро захочет себя дополнить через зло, по рецепту Гегеля, то оно перестанет быть добром. А истина, соединенная с ложью, перестает быть истиной. Тем не менее, эта чудовищная смесь — исторический факт, и он зафиксирован в истории культуры

 (Позов. Диалектика).

            Итак, перед нами следующие две антитезы. Область добра, где обитает высокое чувство любви, где царит предвечный Носитель этой любви — Сын Божий, дарующий человечеству бессмертную жизнь. И область зла, где царствует диавол, он же сатана — этот мистический центр, суммирующий в себе “микробы зла”, живущих за счет разложения и умирания душ человеческих (23, 47).

            И если в области познания человечество ищет ответы на “вечные” вопросы в убедительных словах человеческой мудрости (1 кор, II, 4), то оно ошибается: искать надо в явлении духа и силы (1 Кор. II, 4), ибо “логика и метафизика — второстепенные способы познания Христа, Он познается деятельною любовью” (44, 17).

            Прошло время гегельянства, наступил период материализма и фатализма, значение человеческой личности было уничтожено, вся жизнь наша объяснялась через внешние влияния окружающей материи, в законах которой полагалась причина всего происходящего под солнцем (44, 17).

            Затем разум человеческий дошел и до прямого отрицания, что “нет Истины”, или, как выразил в сочинениях Ницше исступленный вопль безумца: “Бог умер”.  Полемизируя с немецким философом, С.Роуз в книге “Человек против Бога”, пишет:

            “В этих словах есть некоторая правда, конечно, она состоит не в правдивом отображении природы вещей, но в правдивом отображении состояния современного человека. Эти слова образно выражают тот факт, который не станет отрицать ни один христианин.

            Выражение “смерть Бога” означает, что Бог умер ... в сердцах современных людей. Это произошло как с атеистами и сатанистами, которые сему весьма рады, так и с миллионами простых людей, у которых исчезло ощущение духовной реальности. Человек потерял веру в Бога и Божественную Истину, которая когда-то поддерживала его. Отступничество от Бога в пользу обмирщенности, потеря веры в Бога, выраженная словами: “нет Истины”, означает, что “мы перестали быть уверенными в Божественном и Абсолютном”. Почему? Потому что сами убили свою веру.

            “Атеизм, который возможен для философа, — продолжает С. Роуз, — хотя это, конечно, плохая философия, это философия безумца, если можно так перефразировать слова Псалмопевца: рече безумен в сердце своем: несть Бог (Пс. 13,1) — невозможен для всего человечества в целом”.

            К сожалению, далеко не все чувствуют и понимают всю ненормальность и гибельность настоящего состояния своего разума, своей души и потому ищут истину не как спасение от греха в себе и от смерти, но как некую интеллектуальную, логически оправданную абстракцию, которую можно положить в запасники своей памяти, уходя, таким образом, в дебри философии.

            Внутренняя причина такого уклонения состоит в том, что

            *Божественная Истина требует отречения от своего “ветхого” человека,     

            *истина же абстрактная представляет полную “свободу” для разума, оставляя все страсти (особенно тщеславие и гордость) в покое, которые и искажают попытки разума познать истину.

            Итак, остановимся на этом важном выводе, что гордость и другие грехи искажают попытки разума познать истину, и перейдем к вопросу о вере в надежде найти правильный путь к познанию Бога, человека и окружающего мира.

Что дает человеку вера?

            Сравнивая веру с другими способностями человека, мы видим, что она, подобно интуиции, расширяет пределы человеческого разума. Она дает ему доступ к тому, что недосягаемо для телесных чувств. Вера часто опережала открытия науки, утверждая, что мир не вечен, что он имеет нематериальное происхождение, что все законы природы подчинены одному высшему плану...

            Значение веры в развитии человека заключается в том, что она дает нужное направление всем душевным силам человека — его разуму, чувствам и воле, а также приводит в гармонию его внутренний мир. Так, например, разуму она дает ясность и правильное мировоззрение, воле она дает опору и цель, чувства она очищает, облагораживает. Вера действует не силой воображения и не самогипнозом, а тем, что соединяет человека с Источником всякой жизни и силы — с Богом (еп. А. М.).

            Вера не унижает разум, наоборот, возвышает и освящает.

Оценка разума в христианстве.

            Христианство настолько высоко ценит разум, что может быть названо религией разума: Сын Божий, Господь Иисус Христос именуется в Евангелии Логосом (Ин.1,1), а Логос означает и Слово, и Разум. Так, в тропаре на праздник Рождества Христова Церковь поет: Рождество Твое, Христе Боже наш, воссия мирови свет разума.

Поэтому

            — ничего неразумного нет и не может быть в христианстве, хотя его истины и превосходят наш разум: они сверхразумны, но не неразумны.

            — Христианство со всей силой ставит другой вопрос — о границах нашего разума. Этот вопрос получил особую остроту с развитием рационализма (начиная с XVII в.) с его претензией на автономию разума, с его самоуверенным утверждением, что наш разум является верховной инстанцией не только в области познания, но и в области веры. Поэтому важно уяснить себе границы разума. Разум не безграничен, а ограничен

(33, 27).

1) Ограниченность нашего разума.

            Ограниченность нашего разума подтверждается тем, что в человеке есть много внерационального знания, т.е. знания, которое не определяется нашим разумом и не зависит от него, но вместе с тем является настоящим знанием, имеющим огромное значение в нашей жизни. Сюда относится все то, что подсказывает нам наше сердце, наши чувства, интуиция.

            Паскаль чудно выразил это в словах: сердце дает нам знание, об основаниях которого ничего не знает наш разум.

            В нашей жизни этому знанию сердца (иногда и ошибочному, как ошибочны бывают и заключения нашего разума), принадлежит особенное место. Именно оно руководит нами в важнейших случаях нашей жизни. Но когда мы пробуем положиться в таких случаях на наш разум, то именно тогда нам ясно, как близорук наш разум, как велика его ограниченность. Когда же дело касается того, что выше нашего бытия, по ту его сторону, то здесь разум либо безмолвствует, либо подсказывает нам неразумные идеи (33, 28-29).

            Признавая факт раздвоения познавательной силы в человеке (о чем мы будем говорить в главе о гордости), мы видим, что рядом с разумом и его идеями стоит сердце с его озарениями, — в этих озарениях нам может открыться глубочайшая истина.

            Но, кроме факта раздвоения познавательной силы в человеке на разум и сердце, сам разум ограничен даже там, где он мог бы быть компетентным. Например, открытые Кантом антиномии разума.                                                                                         Антиномии разума — те противоречивые суждения, которые предстоят нам с одинаковой неотразимостью; каждый член антиномии исключает, однако, другой:

            — “мир конечен” и “мир бесконечен”;

            — “мир имеет начало” и “мир не имеет начала” и др.

            Они вызывали не раз много возражений, но наличность антиномий в нашем разуме не может быть оспариваема (33, 29).

2) Участие веры в познании.

            Ограниченность сил разума не мешает нам признать реальность того, что “сверхразумно”, что не постигается нашим разумом. Прот. В. Зеньковский писал:

            — В этом случае работа разума восполняется нашей верой, — и это сочетание разума и веры возможно потому, что и разум, и вера суть проявления жизни одного и того же человеческого духа       

                                                            (33, 29).

            Более того, возможно внутреннее единство разума и веры. Оно вытекает из того, что и разуму, и вере присуща светоносная сила, которая дается Христом: Господь просвещает всякого человека, грядущего в мир (Ин. 1,9); от этого света, который привносится в душу Христом, проистекает и свет разума, и свет веры. Оттого их полное единство возможно лишь тогда, когда мы во Христе. Если же дух наш не живет во Христе, то тут легко возникает как бы стена между разумом и верой

                                                            (33, 29).

            Что мешает человеку в процессе Богопознания и познания природы и человека средствами разума? Грехи разума, это и гордость, которую называют безумием, это и тщеславие, и сребролюбие, и многие другие. Именно эти страсти формируют такие нелепые суждения, как заявил один из академиков, г-н Делюк:

            — Если даже метеорит упадет у меня перед ногами, и я вынужден буду признать, что я его видел, я добавлю, что поверить в это не могу (см. подробнее Религиозно-опытный аргумент доказательства бытия Божия).

            Как исправить это состояние души? Если свобода человека ищет правды Божией, то в каждой отдельной страсти Святые Отцы дают свои мудрые советы, как с помощью покаяния, молитвы утвердить разум на камне веры во Христа, в познании сверхразумных Откровений.          

            Мы можем подвести итог нашим размышлениям.

            * Христианство признает права разума, но признает и ограниченность разума. Божественная Истина открывается как сверхразумное Откровение через благодать. Благодать и разбойнику открыла, что Распятый есть Бог и Царь, а без благодати говорят: Крест — это безумие.

            * Вера делает работу разума более зрячей, дополняет разум в том, чего он своими силами уяснить не может. Но вера наша говорит и о сверхразумных истинах, тут мы должны со смирением признать границы разума. Путь христианина в сочетании веры и знания, а не в протипопоставлении их, и это относится не только к миру невидимому, но и к миру видимому, который открывается нам в опыте (33, 38).

            * Христианство, говоря о поврежденности разума, чувства и воли после грехопадения, дает средства для восстановления их в единстве духа в следовании церковному соборному разуму, как он явлен во Вселенских Соборах, Священном Предании. Вообще, не вера создает конфликты с разумом, а разум, оторвавшийся от Церкви, может вступать в кофликт с данными веры. С другой стороны, свобода от греха дает знание, что вся наша естественная философия и наше обычное знание недостаточны. А свободу от греха может дать только Христос.

            И на этом пути гордость, как греховное состояние ума, сердца и воли, тоже может увести к состояним ложным.

            Настоящая вера простирается не только на разум человека, но на все силы его души, в том числе и на волю. А если обратиться к такому явлению, как протестантство, то оно “сузило понятие о вере, ограничив его умственным принятием Евангельского учения”. Почему?...           

Гордость искажает путь к Богу в вопросах веры.

            Говоря о гордости ума, повнимательнее отнесемся к протестантизму.

            Отвергнув Предание и всякое посредство в изучении и понимании верующими Св. Писания, протестанты на место их поставили субъективное воззрение каждого, т.е. объявили полный произвол разума, тем самым религию низвели на степень рациональной философии и проложили путь всевозможным заблуждениям ума человеческого.

            Но если сейчас нас протестанство либо не касается, либо мало касается, то не так было в нашей истории, и мы увидим, какую все-таки трагическую роль для Руси имело это явление со всеми вытекающими последствиями.

            Это явление коснулось русского образованного общества еще во времена противоцерковных реформ Петра I. Если Иоанн Грозный и увлекался религиозными спорами и в беседе с пастором Роките сказал ему: ваш учитель Лютер был лют, то во времена Петра I лютеранская пропаганда имела некоторый успех (14, 29). Небольшая историческая справка, возможно поможет нам увидеть действие этой страсти ума в преобразованиях, которые постигли Русь.

            Преобразования Петра были направлены на “переустройство быта русского народа, который весь был проникнут церковностью, так как наши предки по церковному и монастырскому уставу распределяли время своей жизни, и все относительно их одежды, общественного этикета и взаимных отношений носило на себе печать религии и считалось православным” (14, 31). И вот Петр решил переделать русский быт на немецкий лад.

            — В этом была основная ошибка Петра, — пишет архиепископ Серафим (Соболев), — но эта ошибка стала еще более тяжелой и даже гибельной для России благодаря тому, что Петр в своих реформах производил ломку нашей православной веры на почве явных своих симпатий к протестантизму (14, 31).

            В чем же притягательность этого, нового в те времена для России, явления?

            А.С Хомяков в работах по богословию задает вопрос:

            — Что такое протестантство?

            1) Если отличительность его в акте протеста, то

            — “протестантами были бы и апостолы и мученики, протестовавшие против заблуждений иудаизма и против лжи идолопоклонства; все Отцы Церкви были бы протестанты, потому что и они протестовали против ересей; вся Церковь постоянно была бы в протестантстве, ибо и она, постоянно, во все века, протестует против заблуждений каждого века” (29, 35).

            — Ясно, — заключает А.С. Хомяков, — что слово протестант не определяет ничего (29, 35).

            2) Тогда, может быть, сущность протестантства в свободе исследования? — задается следующий вопрос.                     

            — Но Апостолы свободное исследование дозволяли и заповедовали; Святые Отцы свободным исследованием защищали истины веры; свободное исследование, так или иначе понятое, составляет единственное основание истинной веры. Поэтому всякая смыслящая вера есть акт свободы и непременно исходит из предварительного свободного исследования, которому человек подвергает явления внешнего мира или внутренние явления своей души (29, 35).

            3) Спрашивается наконец: не в Реформе ли, не в акте ли преобразования искать первоистоков протестантства?

            — Но ведь и Церковь постоянно реформировала свои обряды и правила, и никому не приходило на мысль назвать ее ради этого протестантскою.

            Стало быть, протестантство — это не просто реформа: это отрицание живого Предания, а именно: Церкви (29, 36).

            К чему привело увлечение этим мировоззрением уже видно было в годы правления Петра. Упразднение монастырей, которые “не только учили русский народ жизнью своих истинных иноков, но и озаряли его истинным христианским просвещением, превращение их в благотворительные учреждения, — рассуждает архиепископ Серафим (Соболев), — уничтожило основу для истинного просвещения России. Упразднив патриаршество, лишив Церковь самостоятельности и средств для приобретения книг и учреждения школ к просвещению русского народа, разрушая православную веру не только своими реформами, но и личным поведением, участвуя во “Всешутейшем и всепьянейшем соборе”, в котором он “кощунственно и открыто перед русскими людьми высмеивал иерархические степени до патриарха включительно” (14, 39), Петр сделал “великое зло для всей России” (14, 37).

            Так проводил Петр реформы в России для приобщения ее к европейской цивилизации. Несомненно, можно было бы насаждать в русском народе европейские познания технического и общеобразовательного характера и без ломки православной веры. Но Петр этого сделать не мог из-за другой настроенности. Ибо из сердца исходят злые помыслы, — сказал Господь (Мф., 15, 19). Именно поэтому и хотел Петр реформировать нашу Церковь на лютеранский лад, что сердце его влеклось к лютеранству (14, 43).

            Что же произошло? На место удалившегося Духа Божьего вторглось “царство чисто рационалистической логики, внутренняя связь человека с Церковью была порвана”, — говорит А.С. Хомяков, проникая в глубинный смысл подобного отступления от Бога, — в результате, “закон чисто внешний, рассудочный, заступил место закона нравственного и живого, который один не боится рационализма” (29, 43).

            Екатерина II продолжила реформы Петра и из 954 монастырей закрыла 754. Каким болезненным ударом по сердцу верующих русских людей была эта реформа. “Запустели места, освященные подвигами святых иноков. Заросла тропа, по которой направлялись народные массы к святым старцам для духовного руководства, к святым могилам — для молитв. Закрылись при церквах и монастырях множество школ, больниц и богаделен. Вместе с закрытием монастырей остановилось и великое дело просвещения инородцев в Сибири и других местах необъятной России” (14, 47). В результате стало развиваться неверие.

            Русь по-детски, с полной душой и доверием восприняла веру от Византии, в то время как на Западе развивалась богословская, а затем и философская мысль. Отсутствие философской мысли на Руси соседствовало с бурным развитием и совершенством духовного состояния. Примером является иконопись, в своей непревзойденной высоте отражая глубину богословия и святость души иконописцев. Удивительное развитие духа русского человека происходило при полном игнорировании рациональной стороны того же духа, что является фактом подлинной религиозности. Развитие в России пошло по другому пути, у нас было обращено внимание на развитие духа: на нравственную и духовную сторону человека. Это дало основание говорить об особом пути России, об особом характере.

            В России вплоть до ХVIII века не было развития какой-либо особой философии, не было даже никаких Университетов. Причина этого была в том, что сила христианского жития, сила христианского духа была настолько благодатной, что она давала ощущение полноты жизни человеку. Первые пять, шесть столетий после Крещения Руси энтузиазм был высоким и дух сильным, поэтому в это время на Руси не было никакой особой науки, никакой особой философии.

            На Западе в то же время возникает множество всяких рационалистических, схоластических сект, которые возникали изнутри, из самого сознания людей, в результате разложения, распадения Церкви как таковой.

        Только с проникновением западного влияния, начиная с ХVI — ХVII столетий, и у нас начинает развиваться то, что именуется философией, наукой, богословским образованием. Сначала, естественно, началось с богословского образования, потом началось научное, потом философское, но предварило все это нечто другое.

            И. В. Киреевский пишет, что до ХVI столетия Русь не только не испытывала нужды, но в ней странно было бы видеть такие Университеты, как на Западе, этими Университетами у нас в России были святые монастыри. Он их так и называет — “несбывшиеся Университеты”. Образование на Руси давалось постольку, поскольку это было необходимо для воспитания человека. На Западе стали заниматься не тем, что нужно для воспитания человека, а науки приобрели самостоятельный характер, в результате, человек стал приобретать массу знаний, которые ему абсолютно не нужны для духовной жизни. Кончилось тем, что богословие как наука стала преобладающей над богословием как наукой жизни, так незаметно происходила подмена существа христианства формой.

            А.С. Хомяков так сформулировал постепенность этого процесса:

            — Рим разорвал всякую связь между познанием и внутренним совершенством духа; он пустил разум на волю, хотя, по-видимому, и попирал его ногами. И разум человеческий воспрянул, ГОРДЯСЬ созданною для него независимостью, так возникло протестантство (29, 44).

            “Протестантизм привлекает тем, что будто бы возвышает человеческую личность, так как дает перевес разуму и свободе над авторитетом веры и обольщает независимостью и прогрессивностью своих начал, — размышляет арх. Серафим (Соболев). — Поэтому протестантизм сделался главной основой, на которой, с легкой руки Петра, у нас стало распространяться свободомыслие в виде вольтерьянства, масонства, сектантства, гуманизма, социализма, нигилизма и других заблуждений” (14, 44).

            Гордость ума свойственна и простым людям, не стяжавшим особого знания. Довольно смешной пафос возгордившего героя описан А. П. Чеховым в рассказе “Гусев”. Павел Иваныч рассуждает о себе так:

            — Да, я всегда говорю в лицо правду... Я никого и ничего не боюсь. В этом отношении между мной и вами разница громадная. Вы люди темные, слепые, забитые, ничего не видите, а что видите, того не понимаете... Я же другое дело. Я живу сознательно, я все вижу, как видит орел или ястреб, когда летает над землей, и все понимаю. Я воплощенный протест. Вижу произвол — протестую, вижу ханжу и лицемера — протестую, вижу торжествующую свинью — протестую. И я непобедим, никакая испанская инквизиция не может заставить меня молчать. Да... Отрежь мне язык — буду протестовать мимикой, замуравь меня в погреб — буду кричать оттуда так, что за версту будет слышно, или уморю себя голодом, чтоб на их черной совести одним пудом было больше, убей меня — буду являться тенью. Все знакомые говорят мне: “Невыносимейший вы человек, Павел Иваныч!” Горжусь такой репутацией. Прослужил на Дальнем Востоке три года, а оставил после себя память на сто лет: со всеми разругался. Приятели пишут из России: “Не приезжай”. А я вот возьму, да на зло и приеду... Да... Вот это жизнь, я понимаю. Это можно назвать жизнью (41, 189-190).

            Гордость приводит к безбожию, к отрицанию существования мира невидимого. В настоящее время это явление довольно распространенное, поэтому остановимся на этом печальном факте, особенно касаясь отрицания существования падших духов, которые все-таки вмешиваются в нашу жизнь, знаем мы это или нет.

Об отрицании невидимого мира.

            Когда мы говорим: Бог, Ангелы, душа и др., то скептически воспитанные поколения сразу начинают протестовать: зачем говорить об этом? их нет! или же встречаясь с реальностью, которую они отрицают, начинают рассуждать о раздвоении сознания, о чем глубоко рассказал Достоевский в кошмаре Ивана Карамазова:

            — Ни одной минуты не принимаю тебя(диавола) за реальную правду. Ты ложь, ты болезнь моя, ты призрак. Я только не знаю, чем тебя истребить... Ты моя галлюцинация. Ты воплощение меня самого, только одной, впрочем, моей стороны ... моих мыслей и чувств, только самых гадких и глупых.

            И только высказанные этим духом идеи, неизвестные до этого Ивану убедили его, что эта реальность мыслящая и существующая.

            Конечно, у каждого своя встреча с миром невидимым, но  мы попытаемся собрать хоть некоторые аргументы в защиту его реальности.

            1. Особого внимания достойны высказывания отрицающих бытие духовного мира и в то же время свидетельствующих о воздействии этого мира на них самих.

            Вот например, Бауэр Бруно. Он отрицал историческую реальность Иисуса Христа и сыграл решающую роль в разрушении христианской веры у Энгельса и укреплял Маркса в новом, безбожном образе жизни. Достаточно прочитать, что писал Бруно своему другу А. Руге (6 декабря 1841 г.):

            “Я читаю здесь в университете лекции перед большой аудиторией. Я не узнаю себя, когда произношу с кафедры кощунства. Так или иначе, ужасный бес вселяется в меня, как только я поднимаюсь на кафедру, и я настолько слаб, что вынужден поддаваться ему. Мой дух богохульства будет удовлетворен только тогда, когда мне позволят проповедывать открыто, в качестве профессора, атеистическую систему”(Г. Марченко).

            Бруно мечтает о проповеди атеизма и говорит, что это возможно под “воздействием особого духа”, называя его богохульным, признает его самостоятельное существование.

            Другой философ, идеолог анархизма М.А. Бакунин, мечтал об “освобождении личности на основе атеизма и материализма”, и в то же время говорил, что это возможно при условии “необходимости подчинения такому вечному духу, который разрушает все”, т.е. опять признает самостоятельное существование “вечного духа”.

            — Страсть к разрушению — страсть творческая, — писал М. Бакунин. — Чтобы привести человечество к “царству свободы”, необходимо прежде всего “взорвать” государство, ликвидировать брак и семью...

            Осуществить разрушение веры в Бога, взорвать нравственность М. Бакунину мог помочь только какой-то особый дух, о котором он писал:

            — Доверимся вечному духу, ломающему и разрушающему только потому, что он в то же самое время является неиссякаемым.

            Странное явление: идеологи, которые борются с Богом, отрицают Его бытие, отрицают существование вечности, признаются, что им помогает опять таки вечный дух, который помогает разрушить истинные познания человека и о природе души человеческой и о Боге Творце, и о Христе, как Воплощенном Логосе.

            2. Не менее важны рассуждения тех мыслителей, которые “переболев” неверием, свидетельствовали о стремлении порвать общение с этим “вечным духом”.

            В письме к Д. В. Философову от 22 апреля 1907 г., Н. А. Бердяев писал:

            “В прошлую весну и лето, во мне совершилось нечто поистине религиозное, радикальный перелом, и лучше всего я могу это выразить так: я поверил окончательно и абсолютно в Христа, внутренне освободился от демонизма, полюбил Бога и решил бороться силой своего разума с антирелигиозной ложью и светской культуре расчищать почву для торжества религиозной истины”.

            Интересно, что Н.А. признается в своем решении бороться, но не с собственной фантазией, а с реальным, действующим определенным образом, не человеком, а духом!             

            Следующая мысль в том, что освободился он от влияния этого демонического духа только тогда, когда “поверил окончательно во Христа”, и “полюбил Бога”.

            3. Путь Святых — яркое свидетельство о победоносном шествии по жизни тех, которые не только не служили, но и побеждали посягательства этих духов. Более того, духи трепетали перед Святыми, носителями Божией правды и благодати, и в каждом житии есть след этой борьбы и победы.

            Все, приобщившиеся к культуре Православия, знакомы со многими примерами из жизни Святых, но в наше время, так похожее на первые времена апостольства, многие ученые приходят к глубокой вере, основанной на стремлении разума постичь Вечную Истину, и их свидетельства очень интересны. Недавно умер замечательный ученый, академик АН Беларуси В.И. Вейник. Помимо своих научных проблем, он тоже сформулировал ряд аргументов для своих коллег, подтверждающих бытие вечных духов.

            Прежде всего он писал, что “самые убедительные и красноречивые подтверждения факта существования духов можно получить в монастырях, где путем специального молитвенного чинопоследования происходит изгнание бесов из одержимых ими несчастных: например, в Псково-Печерском монастыре, Троице-Сергиевой Лавре. При крещении, соборовании и венчании иногда наблюдаются проявления бесовского противодействия” (21, 33).

            Но он же говорил о своих научных наблюдениях, сформулированных в книге “Термодинамика реальных процессов”, к которой мы сейчас и обратимся.

            4.  Изучая различные эффекты влияния наших душевных состояний на окружающий биологический мир, он пришел к выводу о существовании таких объектов, которые в нашей Православной терминологии как раз соотвествуют тем нематериальным, вечным духам, о которых мы говорили на предыдущих страницах. В подтверждение этого рассуждения, он приводит следующие факты:

            1) все, что связано со светлыми духами (даже их изображения - иконы), излучает положительное поле, а связанное с темными - отрицательное (21, 32).

            2) Об образе действия этих сил, он отмечает: если светлые силы — Ангелы и Святые, помогают утвердиться в добре, то темные силы используют свои “неземные возможности”, наводя страх и ужас.

            Например: “В 1943 г., пульсирующее электромагнитное поле чудовищно высокой мощности американцы применили для превращения эскадренного миноносца “Элдридж” в корабль-невидимку. Увлеченные этим полем мощные излучения сопровождались существенными изменениями хода времени, левитацией (парением в воздухе людей и предметов), отмечен даже случай телепортации - мгновенного перемещения эсминца из Филадельфии в Норфолк и обратно. Однако закончился Филадельфийский эксперимент крайне плачевно: одни люди бесследно исчезли, другие умерли, третьи сошли с ума, и над всем этим маячил призрак НЛО - “символ” сверхтонкого мира зла

                                                            (21, 28).

            3) Далее, особенное внимание он обращает на следующее явление: “суть и особенность обсуждаемого вопроса такова, что духи добра и зла в соответствии с законами духовности и нравственности, вносят свои коррективы даже в проявления естественных, природных физических законов

                                                             (21, 33).

            “Важно понимать, —  уточняет академик, —  что при духовных корректировках физические законы отнюдь не нарушаются: просто в действие включаются дополнительные невидимые силы, которые изменяют ход видимых событий в непредсказуемом направлении”(21, 33). Далее он приводит такой пример: “чернобыльский реактор взорвался на Украине, а 85% радиоактивной мерзости обрушилось на Беларусь. Известно, что воздушные течения, как и морские, обусловлены вращением Земли. Направление ветра зависит также от времени суток и года, от конкретных погодных и местных условий”. Что же явилось причиной “корректировки направления движения с радиоактивными факторами” именно на территорию Беларуси?

            С грустью В. И. пишет о том, что путь Белой Руси к Богу остается “тяжким и непрямым”. Даже сейчас “поражает дремучее духовное невежество многих, даже высокообразованных гуманитариев”, увлекающихся атеизмом и язычеством, и “тяжкое положение в сфере духовности и нравственности”. Поэтому, не вразумились еще белоруссы, чтобы воздать Богу славу... и не раскаялись в делах своих (Откр. 16, 9-11), чтобы произошло “чудо” - корректировка событий в другом направлении (21, 35).

            Ученый пишет о Беларуси, но не потому, что в других странах нет грехов и страданий, а потому, что она дорога ему как Родина. С благодарностью читая эти размышления академика, мы же должны не забывать о том, что духи зла действуют только по попущению светлых сил, которые неизмеримо могущественнее темных: даже войти в стадо свиней бесы смогли только после разрешения Иисуса Христа.

            Знание о существовании мира духовного дает возможность быть осторожнее и внимательнее в источнику познания. Если помимо нас есть еще разумные, действующие существа, влияющие невидимо на нас и формирующие наш образ мысли, то мы можем оказаться в плену этой, увы, враждебной силы.

            Более того, самое важное о чем нужно сказать, что “страшно вмешательство” этих сил в жизнь людей. Сейчас многие сталкиваются с проблемой наркомании, которая хуже чумы уносит молодое поколение из жизни. Они также “видят” таких чудовищных существ, гадких и настойчивых, которые их мучают своим присутствием, но многие видят и помощь Божию, находясь в бездне греховной, прозревают бездну милосердия Божия.

            Для многих, начиненных многоразличным рассудочным познанием, придти к такой простой и глубокой мысли о Боге еще трудно, поэтому начинаем мы прежде всего с такого вопроса: какие есть возможности наиболее точного, достоверного, истинного познания?

I.Об ИСТОЧНИКАХ ЗНАНИЯ.

            Есть объективная истина или нет?

            Субъективные идеалисты считают, что законы и смысл мира зависят от точки зрения наблюдателя, а потому мир принципиально не познаваем, т.е. объективной истины, не зависящей от субъекта, не существует.

            Но для христианина это не истинно: Господь Бог и Его творение есть объектиная истина. С точки зрения объективного идеализма, а также православного богословия, мир бесконечно познаваем (тварный мир).

            Святые добавляют, что Бог непознаваем в Его сущности (“Божественная тьма” по Григорию Богослову), но познаваем в Его энергиях, а значит и творениях.

            Принимая эту точку зрения, обратимся к разным формам познания. 

            Если мы будем касаться ЭМПИРИЧЕСКОГО ПОЗНАНИЯ, то должны заняться рассмотрением науки:

            — каковы ее основания,

            — каковы ее постулаты,

            — каковы ее возможности в познании и

            — может ли она вообще ответить на вопросы о познании истины?

            Поскольку есть два способа познания вещей: один — непосредственное видение, другой — путь логических доказательств, то в области научного познания выделяются науки двух видов:

            1) это естественные науки, основанные на экспериментах (опытные данные используются в виде суждений, оправданных посредством чувственного восприятия), в их число входят: основанные на экспериментах разделы физики, химии, биология, геология, астрономия, а также науки об обществе: археология, всеобщая история и другие

                                                             (1, 77);

            2) в других науках непосредственным предметом рассмотрения является не чувственно воспринимаемые вещи, а т.н. абстрактные понятия. Это: математика, современная формальная логика, некоторые области кибернетики и др.

            Когда мы слышим такие слова: “наука доказала, что Бога нет”, то здесь возникают два вопроса:

            — может ли наука доказать небытие или бытие Божие и мира духовного?

            — что понимать под доказательством?

 Что понимать под доказательством?

            С детских лет мы привыкли “уважать” доказательства, верить им, считать, что если что-либо “доказано”, значит, это истинно и достоверно. Но с детства, мало кто задавал себе вопрос о бытии Бога: есть Бог или нет, в основном с доверием воспринимали слова старших. Старшие, зачастую, без всяких рассуждений воспринимали направляющую идеологию государства, которая говорила, что Бога нет и доказать, что Он есть не может никто.

            В настоящее время слишком много противоречивых учений, зачастую равнодушных или недоброжелательных, которые хотя и утверждают, что Бог есть, но их нечистый источник, проистекающий из гордости и самомнения (теософия, ), отравляет жажду познания доверчивых читателей и искателей правды.

            Кому же дано истинное знание о мире и Боге как Абсолютной Истине?

            То, что Святым дается знание о человеке, природе его души, мире и Боге, от Самого Бога, несомненная истина. Например, Мария Египетская, в подвиге поста и молитвы находясь в Египетской пустыни, получила знание христианских истин от Самого Бога. И то, что ее знание было истинным, подтвердилось даром прозорливости, так как она рассказала старцу Зосиме все о его жизни, ни разу не видя и не зная его, рассказала так, как ей открыл Бог, и старец подтвердил истинность ее слов.

            Такое знание дается совершенным, Святым.

            Но есть и другой путь. Это путь познания мира через науку, философию, искусство. И этот путь может освящать благодать Божия, а может и искажать дух падший, а человек незаметно вовлекаясь в ложные рассуждения, может утверждать вещи, увы, далекие от истины.

            Чтобы никак не погрешить против истины, попробуем опереться на доказательства, как на самый верный и точный путь к истине (объективной).

            1. Принимая во внимание всю объективность доказательств, и поднимая вопрос о доказательстве истинности какого-либо суждения, мы тоже можем встретиться однако с некоторыми трудностями.

            В журнале “Знание — сила”, были помещены заметки, в которых остроумно “доказывалось”, что жирафа — это миф, потому что, говорилось там в частности, животное, обладающее столь длинной шеей, не имело бы никаких шансов выжить в процессе длительной эволюции и борьбы за существование. Еще более замечательными примерами являются знаменитые парадоксы Зенона, “доказывающие”, например, отсутствие движения в мире (1, 80).

            Это дает основание сделать следующий вывод:

            — основания доказательства (в эмпирических науках) лишь приблизительно отражают действительность и поэтому носят характер относительности.

            Относительность доказательств не утверждает, что объективной истины нет, она есть и путь к разоблачению ложных доказательств можно найти в области практики, опыта.

            Мы прекрасно видим, что и жирафы существуют, равно как и движение в мире, значит, эти логически бесспорно выстроенные доказательства ошибочны, ибо противоречат опыту, что говорит о важности практического опыта!

            Казалось бы, путь найден! Но в то же время:

            а) не любой опыт может быть надежным аргументом, особенно малой убедительностью обладает единичный опыт;

            б) не всегда легко доказать достоверность самого опыта, правильность проведения эксперимента;

            в) наконец, как в опыте естественном, так и в опыте искусственном (эксперименте) результаты часто можно истолковывать произвольно     

                                                     (1, 80).

            В этом и заключается относительность эмпирических доказательств, но они используются в науке, и наука многое в мире постигает с помощью эмпирических доказательств. Разумеется, речь идет о познании тварного мира.

            Так и апории Зенона находят объяснение и согласование с опытом. Но в апориях (смысл их в том, что) не учитываются некоторые объективные факторы. Например, в задаче с черепахой и Ахиллом, который никогда не может догнать черепаху, не учитывается длина шага черепахи и Ахилла, что говорит о недостаточности исходных условий для решения задачи в рамках Зенона. 

            Поэтому, поставим еще вопрос: что является целью доказательства?

            2. Поскольку, целью доказательства является установление истинности тезиса, то и на этом пути могут возникнуть трудности.

            а) Например, средневековые ученые считали парадоксом тот факт, что множество натуральных чисел равномощно множеству всех четных чисел.

            Препятствием к достижению истины может быть и такой факт: применимость данной логики к одному кругу объектов еще не означает применимости ее к другому. Поэтому ошибка средневековых ученых проистекала от того, что свойства конечных объектов они пытались распространить на бесконечные объекты (1, 78).

            б) Есть трудности и другого характера. Существует целый ряд понятий, которые, не будучи четко определены, могут приводить к противоречиям.

            Например, понятие всемогущества Божия, часто неверно понимается как неограниченная способность совершать любые действия, приводит к парадоксам, один из них утверждает о невозможности сотворения Богом такого камня, которого Он не может поднять, отсюда делается ложный вывод, что Бог не всемогущ.

            Поэтому, достичь непротиворечивости в системе понятий, чтобы гарантировать истинность, весьма сложно (1, 78).

            Великий немецкий математик Гильберт (+ 1943) сокрушался по этому поводу: “подумайте, в математике, этом образце достоверности и истинности, образование понятий и ход умозаключений приводят к нелепостям. Где же искать надежность и истинность, если даже само математическое мышление дает осечку” (1, 79).

            в) Но еще труднее вести доказательства в области исторической, а также в вопросах философских, мировоззренческих. К этим последним и относится вопрос о бытии Бога.

            В заключение отметим, что “относительность доказательств, никогда не служила препятствием к исканию истины”.       

            Обратимся к тому, что говорят ученые по вопросу: может ли наука доказать бытие или небытие Божие?

Может ли наука доказать небытие Божие?

            Каждая из наук, имея конкретные объекты (например, предмет, группа предметов, логическое понятие) для своего изучения, делает выводы, распространяющиеся на этот объект. Поэтому, разделим науки по цели изучения на две группы:

            — одни науки изучают объекты материального мира (естественные науки, техника, психология и т.д.),

            — другие науки изучают объекты нематериального мира (например, науки богословия).

            Когда ставится вопрос о доказательстве бытия Божия, то ясно, что это вопрос к тем наукам, которые изучают нематериальный мир, а именно только к богословию. Но и направление в исследованиях в других науках тоже зависит от этого основного положения: есть Бог или нет.

            Поэтому, через сравнительную оценку аргументов двух основных взаимоисключающих мировоззрений: религиозного и атеистического, мы должны придти к такому выводу: Истина может быть только одна:

            — или есть Бог и, следовательно, есть вечность и смысл жизни для человека,

            — или нет Бога, нет вечности и бессмыслица смерти ожидает человека, как и весь тварный мир”(1, 81).

            Что касается утверждения о том, что “наука доказала, что Бога нет”, то на это можно смело ответить, — пишет профессор богословия А.И. Осипов, — что”научного доказательства небытия Бога не существует и принципиально не может существовать, по следующим причинам:

            1) религия своим объектом познания имеет мир трансцендентный, духовный, самого Бога. Наука же (естествознание в целом) занимается изучением лишь этого мира. Поэтому, все основные истины религии в принципе не могут быть предметом опровержения(1, 82);

            2) каждая из наук, имеет свою собственную область изучения и потому не может опровергать выводы других наук. Но даже и внутри “естественных” наук перенос выводов неправемерен. Представьте, что мы будем изучать психологию, — добавляет врач-психолог Е. Савина, — перенося на живую душу механические взгляды техники и физики, если в медицине мы все подчиним прибору, числом определяющем диагнозы — и мы все окажемся в сциентическом сознании, вытесняющем представление о душе, о целостности живого организма...

            Религия — это совершенно особая наука, наука Богопознания. Тем более она находится вне поля суждений каких-либо отдельных или всех вместе естественных наук (1, 82);

            3) созидать науку могут лишь люди науки, ученые, поэтому “факт наличия огромного числа крупнейших ученых, верующих в Бога и Христа, является очевидным доказательством того, что наука по меньшей мере не опровергает бытия Божия”(1, 83).

А.И.Осипов приводит далеко не полный список всемирно известных верующих ученых:

Н.Коперник (+1543 г.), совершивший переворот в астрономии;

Кеплер (+1630 г.), обосновавший гелиоцентрическую систему;

 Б.Паскаль (+1662 г.) - физик, математик, религиозный мыслитель, основоположник классической гидростатики;

 И.Ньютон (+1727 г.) - физик, математик, астроном;

М.Ломоносов (+1765 г.) - ученый-энциклопедист;

Л.Гальвани (+1798 г.) - физиолог, один из основоположников учения об электрическом токе;

А.Ампер (+1856 г.) - один из основоположников электродинамики;

А.Вольта (+1872 г.) - также один из основателей учения об электричестве;

 Г.Мендель (+1884 г.) - августинский монах, основоположник генетики;

Ж.Дюма (+1884 г.) - основоположник органической химии;

С.Ковалевская (+1891 г.) - математик;

Л.Пастер (+1895 г.) - основоположник современной микробиологии и иммунологии;

А.Попов (+1906 г.) - изобретатель радио;

Д.Менделеев (+ 1907 г.) - создатель периодической системы химических элементов;

И.Павлов(+1936 г.) - отец физиологии;

П.Флоренский (+1937 г.) - священник, богослов, ученый-энциклопедист;

В.Вернадский (+1945 г.) - основоположник геохимии, биогеохимии, радиологии и учения о биосфере;

Э.Шредингер (+1955 г.) - один из создателей квантовой механики;

Б.Филатов (+1956 г.) - офтальмолог;

Л.Бройль (+1987) - один из создателей квантовой механики;

Ч.Таунс (+1988 г.) - один из создателей квантовой электроники; и многие другие.

            4) Поскольку именно наука в предшествующие века претендовала на доказательность своих суждений, то современная наука приходит, увы, к другому выводу: что истинность и рациональное познание — совсем разные вещи, более того,

            * в рамках рационального познания невозможно доказать истинности чего-либо!

            В науке истинным считается то, что дает возможность ее дальнейшего развития, а не то, что раньше рассматривалось как знание адекватное (одинаковое), могущее дать познание Истины! Поэтому формулируется следующий вывод:

             * на пути эмпирического познания мы никогда не придем к познанию Истины! 

                                            (А.И.Осипов).

            Да, разум наш слаб и несовершенен после грехопадения, — добавляет Е. Савина, — наши выводы  искажены грехом. Без сомнения, эмпирически мы никогда не познаем истину в полноте, не закончим этот путь с успехом. Хотя возможность познания приближает нас к пониманию того, что есть в мире. Например, Я точно знаю, что П существует, это приблизительно 3,14; но никогда не вычислю П до конца. Это не мешает мне знать, что П есть, оперировать с ним и участвовать в замысле Божием о мире моим знанием о нем.

            Более того, с точки зрения современной науки,

            * на любом уровне развития цивилизации наши знания будут представлять лишь конечный островок в бесконечном океане непознанного, неизвестного, неизведанного.

            Но если научные знания никогда не смогут дать человеку возможность охватить все бытие в целом, следовательно, никогда в принципе нельзя будет научно утверждать и небытие Божие.

            Если ранее НАУКА предлагась в первую очередь в качестве альтернативы РЕЛИГИИ, ибо утверждалось, что:

            — наука доказала, что нет Бога!

            — наука даст нам возможность бессмертия!

            — наука даст нам возможность постижения всего мира!

            — наука сделает нас богами!, но все это — МИФ!

            Атеизм, таким образом, оказывается концепцией, прямо противоречащей одному из самых элементарных научных выводов (1, 84).

            II. Если говорить об ИНТУИТИВНОМ ПОЗНАНИИ, то оно присуще многим областям человеческой деятельности, поскольку “интуиция - хотя и слепое, но чувство, которое помогает человеку во всех земных делах”.

            Оно совершается помимо рассудка, оно вне рассуждения, вне логики, оно сразу дает знание того, на что направлено внимание.

            В одном интервью Альфред Шнитке говорил о своем сыне:

            — Я уже давно замечаю как бы перегородку между поколениями. Мы, так сказать, еще представляем интеллектуальное направление, поколение с интеллектуальной закваской — все взвешено, дозировано. А у нового поколения этой закваски, где все проработано головой, вроде бы и нет. Но непосредственное, изначальное значение — неизмеримо тоньше того, что дает интеллектуальная закваска. Его спрашиваешь, а ответ уже готов, хотя он никогда об этом не говорил и этого не обдумывал. То есть, получается, что и без учебы есть знание, и это знание не литературного происхождения.

            В нашем поколении может происходить постепенное перетекание умственного знания в интуитивное, а может быть, это все же умственное знание, которое, суммируясь, лишь выглядит интуитивным. Но у моего сына это точно не умственное знание, а интуитивное ощущение, — гораздо более точное... Развитие идет к тому, чтобы не произносить длинных монологов и объяснений, но сразу давать парадоксальные, но вместе с тем естественные (а не мучительно высиженные) решения (52, 128).

            Интуиция имеет место в области научных решений, но ... мы иногда очень ошибаемся! Интуитивному познанию свойственно ошибаться, потому что оно присуще нам, людям, увы, с поврежденной грехом природой, поэтому наше видение очень несовершенно! Интуиция — это функция нашего раздробленного грехом естества, поэтому интуиция очень обманчива. Но тем не менее, интуитивное предчувствие о том, что Бог есть, присутствует в каждом человеке, если только рассудочно он этому не противится.

            III. Если обратиться к МИСТИЧЕСКОМУ ПОЗНАНИЮ, понимаемому как вне-этическое, “незаконное” (Ин. 10,1) проникновение в суть явлений, то оно проявляется в

            — оккультизме,

            — теософии,

            — антропософии и т.д., в которых восприятие Бога, человека, мира приобретает искаженный характер, потому что имеют общение с падшими духами — бесами, которые “правду никогда не говорят”, а следовательно приводят человека к ложному пониманию смысла и цели бытия.

            Здесь правомерен вопрос:

            — Почему же возникает “ложное” знание? В. В. Зеньковский, размышляя над этим вопросом, приходит к выводу о раздвоении познавательной силы в человеке (раздвоение разума и сердца) и отмечает, что этот процесс начался после грехопадения и отразился в истории религиозной мысли.

            На Востоке разум вытесняет сердце, религию и веру, знание — веру. В индуизме и буддизме одинаково отвергаются добро и зло, чтобы быть “по ту сторону добра и зла”, так как и добро, и зло в одинаковой степени привязывают к жизни, а идеал индо-буддизма — полное угашение жизни и переход в небытие. Утверждая себя, человек-йог на Востоке объявляет мир несуществующим, иллюзией, обманом чувств.

            В Западной фило-теософистике разум убивает веру, а мышление заменяет мистическое переживание.  

            Только учение Святых о необходимости восстановления утраченного единства человеческого духа через Церковь, привело В.  Зеньковского к пересмотру всех философских построений в духе христианства. “В результате, — писал он, — мы приходим к христоцентрическому пониманию знания, т.е. к признанию, что светоносная сила, созидающая разум и регулирующая познавательные процессы, исходит от Христа... Вне Христа — мрак и тьма. Это можно видеть на примере мистики и магии”.

            Мистика и магия, хотя и имеют общие элементы (иррационализм, вера в наличие сверхприродных сил и другие), различаются между собой характером отношения к Высшему Началу:

            — мистика не мыслима без его признания, а мистическое познание осуществляется только в состоянии экстаза, но для мистика глубоко безразличны все ценности этого мира;

            — магия далека от признания Единого Бога, в ней необязателен экстаз, цели магии исключительно земные: заставить духов, высшие и низшие силы, служить человеку в его исключительно земных интересах, безотносительно к их нравственому содержанию и духовным ценностям.

            Определенная категория ученых также считает, что этические критерии неприложимы и к науке и что она должна воспользоваться любыми средствами, в том числе и “необычными” для достижения поставленных целей (конечно, земных) (1, 157).

            Однако, “обращение науки к мистицизму не расширит ее границ познания, но уведет еще дальше от познания истины и неминуемо приведет к тяжелейшим последствиям для человечества. Ибо мистика, увлекая человека на путь “незаконного” проникновения в мир духовный и утверждая так называемую свободу (фактически произвол) в духовной жизни, тем самым разрушает основы человеческой жизни”(1, 159), этим свидетельствуя об отпадении от Истины всех увлекающихся подобной духовностью.           

            IV. Если обратиться к РАЦИОНАЛЬНОМУ ПОЗНАНИЮ, то оно формируется в философском мышлении. Относительно философского познания пишет наш современный философ: “Развитие теории познания показало, что

            * никакая форма умозаключений не может дать абсолютно достоверного знания” (1, 79).

            Почему же философский метод познания истины вызывает глубокое сомнение?

            Этот метод является чисто рациональным, потому что включает в “себя

            — известную логику (суждения) и

            — определенный понятийный аппарат, что делает философию формальной системой”.

            Значит, все”философские построения замкнуты в нашем четырехмерном пространстве-времени и языке, им обусловленном” (1, 147). Поэтому и этот рациональный путь постижения, никогда не приведет нас к познанию Абсолютной Истины в той полноте, которую дает нам Православие. Даже, если бы “философ в особом интуитивном или мистическом озарении созерцал некую глубинную реальность, выходящую за пределы этого четырехмерного мира, то он не смог бы описать ее в виду полного отсутствия соответствующих слов-понятий в нашем человеческом языке”(1, 147).

            Почему? Поскольку все слова, которые возникают у нас при общении с окружающим миром не могут быть точно определены.

            Об этом пишет и Симеон Новый Богослов: люди приводят человеческие понятия и слова и думают, что ими описывают Божественное естество, то естество, которое никто из людей и Ангелов не мог не увидеть и не может наименовать. Все наши понятия и слова взяты из этого мира, из тварного мира и мы с помощью понятий тварных хотим обозначить Божественное естество, отсюда происходит трудность понимания, а в результате совершенно необоснованное и неверное отрицание мира невидимого.

            Вот такой диалог состоялся при аресте митрополита Вениамина Федченкова с уполномоченным:

            — Вы учите нелепости, что Бог троичен!

            — Вы думаете, это невозможно?

            — Это противоречие: один не может быть три!

            Конечно, — размышлял митрополит Вениамин, — тут не место было пускаться в гносеологические рассуждения об инородности двух миров, об относительном значении — и то лишь для этого мира — так называемых законов мышления, которые суть не что иное, как лишь сведенные к общим формам свойства этого бытия. Что эти “законы” абсолютно не могут простирать своего значения на “иной” мир, у которого потому и свои, иные законы — формы; что всякое бытие, а в особенности Божественное, непостижимо для ума, а открывается непосредственно, и т.д. И потому мне пришлось обратиться к другому методу защиты — к аналогии, подобию. Конечно, всякий умный человек тоже знает, что никакая аналогия ничего не доказывает и не объясняет по существу, так как все вещи в мире неповторимы. Но обычно к ним прибегают, чтобы сбить легкомысленных противников.

            — Вы образованный человек? — спрашивает Владыка.

            — Да, я окончил реальное училище.

            — Тогда я вам могу сказать, что не только из трех, но даже из семи может быть одно.

            — Как так?

            — Очень просто. Вы из физики знаете, что так называемый белый цвет, который нам кажется самым простым, в самом деле является самым сложным. Он состоит из семи основных лучей: фиолотового, красного, оранжевого, желтого, зеленого, голубого и синего цветов. Но когда они соединяются вместе, получается белый. Это мы с вами сами видели в школе на опытах физики. Семь и один. И если пропустить этот белый луч солнца через треугольную призму, то один цвет снова разлагается на семь! Отсюда и радуга, как результат преломления лучей в капельках воды.

            Мой оппонент так был озадачен, что ничего не нашелся ответить (47, 209-210).

            Как мы должны отнестись к проблеме постижения мира невидимого?

            Есть два аспекта постижения. Мы можем сказать:

            1) ничего не знаем, поскольку этот мир выходит за пределы нашего познания,

            2) или применяясь к нашему языку и мышлению, мы знаем то, что открывает нам сам Бог.

            * Единственная позиция, — так кратко сформулировал Серафим Роуз, — позволяющая избежать логических противоречий, заключается в том, что есть Абсолютная Истина, лежащая в основе всех частных истин и обеспечивающая их; и этой Абсолютной Истины нельзя достичь относительными человеческими средствами. Здесь заканчивается логика и вопрос Истины раскрывается в вопросе о Божественном Откровении (С. Роуз. Человек против Бога, с. 18).

            V. БОГОПОЗНАНИЕ или духовное познание является наиболее ценным и формируется восприятием сверхъестественного Откровения, которое дается человеку Самим Богом

            — в Священном Писании,

            — Священном Предании,

            — в жизни Пророков, Апостолов, Святых и является “светом”, истиной и благом.

            Почему это знание, данное человеку Богом, является истинным и достоверным? Размышления можно построить следующим образом.

Кто творил мир? Сам Бог. Кто создал человека? Бог. Кто лучше знает смысл бытия человека? Бог. Поэтому дано знание от Самого Источника бытия, но в Евангелии Господь сказал: Я пришел разделить мир. На кого? На тех, которые будут благодарны Богу и захотят учиться у Него, и на тех, которые восстанут на Него, чтобы бороться с Ним.

            Господь на Тайной Вечере сказал Своим возлюбленным ученикам, а через них всему миру: Я есмь Истина. И каждый, воспринявший в себя свет Христов, идет особым путем, руководимый Самим Богом. Истина открывается в Православии Богосозерцанием, которое

            — не есть отвлеченное созерцание Блага, Любви и проч;

            — не есть оно и простое совлечение ума от всех эмпирических образов и понятий;

            — истинное созерцание дается Богом через пришествие Бога в душу, и тогда душа созерцает Бога и видит, что Он любит, что Он благ, великолепен, вечен; видит Его надмирность и неизреченность. И часть человечества идет этим путем.

            К митрополиту Вениамину в Севастополе пришел студент-технолог просить разрешения креститься. На все его вопросы о вере он отвечал четко и правильно. Тогда владыка задал ему вопрос:

            — А вас, интеллигентного человека, не смущает то, что в нашей религии все основное таинственно, надрационально?

            — Например? — спрашивает он.

            — Да все: и Бог, и Троица, и Воплощение, и Воскресение, и Святой Дух, и таинство крещения, причащения, чудеса — все это же тайны, тайны для нашего ума. И интеллегентному человеку все это кажется неприемлемым, потому что “противоречит” законам мышления, как говорят обычно.

            — Нет, меня это не смущает. Наоборот, так и должно быть!

            — Как так? — с удивлением спрашиваю его уже я.

            — Да ведь законы нашего мышления касаются лишь этого мира.

            И, следовательно, там, где начинается область иного, сверхъестественного мира, на этой грани кончается действие естественных законов и нашего мышления.

            Услышать такой вдумчивый глубокий ответ от интеллигентного молодого человека было для меня отрадой и почти невероятной неожиданностью! Могу сказать, что только один из тысячи интеллигентов способен так вдумчиво ответить  (47, 222).

            А вот другое решение “вечного” вопроса. Перед Своими страданиями, Господь сказал Понтийскому Пилату: Я на то и пришел в мир, чтобы свидетельствовать о истине. На что Пилат скептически ответил: что есть истина? Он был уверен, что на этот вопрос нет ответа и не стал дожидаться его от Христа, а вышел к Иудеям! 

            Пилат спросил: ЧТО есть истина? и действительно на этот вопрос нет ответа, если иметь в виду последнюю истину, лежащую в основе всего бытия мира, есть ответ на вопрос: КТО есть ИСТИНА? Наука и философия тоже ставят себе вопрос: что есть истина? и видимо хотят искать ее только на Земле.       На Восьмой международной конференции в Дубне обсуждались вопросы о границах знания в науке, ведет ли наука к храму и др., на что профессор МДА А. И.Осипов предложил такое рассуждение:

            — Некоторые считают, что существует только этот трехмерный (или четырехмерный) мир. А религия говорит: “Нет, извините, наш мир не трех- или четыремерный, он N-мерный. И одним из этих “измерений” является мир духовный” И действительно, почему бы не предположить, что есть иной, принципиально отличный от нашего мир, если столь огромное число людей, в том числе и многие ученые, с древнейших времен и по настоящее время уверяют в его существовании? На каком основании мы можем отвергать его бытие? И разве наука не ищет миры иные? Может быть ответив на эти вопросы, нам легче будет говорить о том — есть Бог или нет Его?”

            И что вы думаете ответили представители науки?

            — Ну, неинтересна такая постановка вопроса, неитересна (30, 62).

            Удивительное самопризнание тех, чьи идеи не поднимаются над очевидным, чья жажда познания столь легко утоляется наукой, что они возводят ее в абсолют!

            Конечно, это не точка зрения всех ученых, а только определенной части, которые, к сожалению, еще не осознали важности решения для себя и для науки вечных вопросов. 

            На другой конференции, проходившей в МГУ, аспирант стал говорить об условиях Богопознания и необходимой для этого “чистоты сердца”, на что ученые возмутились и после вопроса:

            — Что за новую категорию ты вводишь?— покинули зал.

            Конечно, “чистые сердцем” далеко не все православные, мы все стремимся к этому состоянию, и в подкрепление на этом пути нам дано Священное Писание и Предание, в котором Истина, открытая “чистым сердцем” транслируется далее в Церкви, соединяет разорванное нашей греховной природой знание, восполняемое в таинствах Церкви во свет Богопознания.

            Но “представители науки и философии нередко считают христиан беспочвенными мечтателями, себя же стоящими на твердой почве, и потому именуют себя — позитивистами, — писал Серафим Роуз. — Странным образом они не понимают, что Истина не есть отвлеченная формула или отвлеченная идея, но есть Сама Жизнь”.

            Сын Божий, Иисус Христос пришел на Землю и сказал: заповедь новую даю вам: любите друг друга. Казалось бы, так просто и естественно! А посмотрите на мир: ничего не получается. Любить другого не получается. Любить Бога не получается. Мы любим себя, свои мысли, свои рассуждения, свои чувственные устремления, свое тело, свое представление о жизни.

            Поэтому, некоторые, влюбленные в свое мнение, ученые провозглашают:

            — Наука все больше и больше вторгается в те области, где раньше господствовала религия. Картина мира все в большей мере пишется наукой. Религия из нее вытесняется.  Наука дает доказательства, а религия дает только веру. И это надо разделить. Никакого доказательства догматов религии нет, и мы не обязаны доказывать существование Бога. Мы исходим из фактов, из экспериментов. Да, эволюционная картина нам еще полностью непонятна, но причем тут Христос?

Спасибо (30, 61).

            На эти рассуждения можно ответить следующим образом:

            1) Картина мира все больше пишется наукой, а религия из нее вытесняется? С этим нельзя согласиться. Отвечаем словами А. Эйнштейна:

            — Без веры во внутреннюю гармонию нашего мира не могло быть никакой науки, а эта гармония, естественно, заложена Богом, Творцом мира, а познание в полноте дается в религии.

            2) Наука дает доказательства, а религия только веру, и это надо разделить? Действительно, науку и веру надо разделить, так как они относятся к разным областям. Что касается вопроса о доказательствах в науке, то мы уже знаем о многих трудностях, которые возникают на этом, казалось бы, бесспорном пути. Что касается вопроса о том, что религия опирается только на веру, то это, наверное, несколько односторонне, потому что и в вере присутствует знание. Мы знаем, что Бог есть, но наше знание имеет еще и элемент веры, поскольку мы говорим о мире невидимом для телесного зрения, ощутимого для духовного знания.

            3) Мы не обязаны доказывать существование Бога, — утверждает ученый, — и оказывается прав, только по другой причине: существование Бога — самая общая исходная посылка любого исследования, наука же занимается частными вопросами.

            4) Никакого доказательства догматов религии нет? Это ошибочно, даже для рассудка есть аргументы в пользу бытия Божия. Они хорошо известны и сформулированы многими учеными и философами на продолжении многих веков. Представители науки и философии доказывали более или менее строго, пытаясь своим языком сказать о существовании Бога — оказывается, это так важно, что без этого наука не смогла обойтись!

                                            (см. в Приложении).

            Но сейчас мы стоим перед вопросом: почему же даже столь очевидные доказательства не всех убеждают?

            Если не брать в счет тех, которые просто о них ничего не знают, или же знают из превратных источников, то все же остаются те, которые отвергают все доказательства не потому, что в них содержится какой-то логический дефект или порок. Причина несогласия в данном случае не логического, а психологического характера.

            Причина несогласия — это отсутствие честности мысли. Честность мысли — качество редкое и требует нередко мужества, а, бывает, что те или иные выводы человек делает, руководствуясь более “практическими соображениями”, под влиянием

            — материальных выгод,

            — чувственных побуждений и

            — лично-эгоистических интересов,

            — а не под влиянием Божественной логики или любви к истине.

            В связи с этим, человек способен, как это ни парадоксально, отрицать с исключительным упорством не только очевидные доказательства, но и реальные факты.

            В чем же причина такого “затмения” мысли и явного противоборства истине? Если мы скажем, что в искажающей силе греха, особенно, гордости, то этот вывод не вызывает сомнений. 

Психоаналитика о законности религиозной правды.

             К. Юнг, развивая психоаналитическую психологию, пришел к утверждению реальности и психологической законности религиозной правды.

            * Антропология Юнга связана с глубинами духовного человеческого опыта, — писал о нем архиепископ Иоанн (Шаховской).

            Юнг отмечал еще одну причину возникновения гордости в человеке:

            — Интеллектуальные возможности человека огромны, но его психическое развитие, духовное и нравственное, сильно отстает от его интеллектуального, “технического” развития. 

            Атомную бомбу Юнг считает символом “всемогущества человека”, а для человека нет ничего опаснее именно такой уверенности (10, 20).

            Теперь настал час для психиатрии двинуться дальше и подойти к самой главной стороне человека — не к его “подполью”, а к его “небу”

                                                             (10, 22).

            Доктор В. Франкль и его школа дошли до этого. Они не только думают, но и доказывают, что по крайней мере треть всех умственных расстройств и душевных болезней человечества нельзя объяснить (тем более — вылечить) без понимания духовного существа и состояния больного.

            Свою психическую теорию он назвал логотерапией. Логотерапия обращается не к больной стороне пациента, а к здоровой. Как бы ни был пациент болен, здоровая сторона его личности, его свободная воля могут и должны быть мобилизованы для борьбы с его больной стороной (10, 22).

            Болезни, войны, умственное расстройство, возраст, материальные трудности, преследования, гонения — все человек способен вынести, если он осознал в себе высшие ценности, увидел свой духовный мир...

            Сидя в нацистском концлагере, доктор Франкль сделал открытие. Заключенные трех концлагарей (включая Аушвиц и Дахау), сохраняли свое душевное здоровье и равновесие лишь повышенным религиозным стремлением к последним целям и ценностям. Ища во всем высший смысл и находя его также в самих своих трудностях и страданиях, концлагерники научались приближаться к Живому Богу и находили в себе несокрушимую силу духа.

            Поэтому Франкль приходит к выводу:

            * Человек психически страдает и заболевает не только вследствие причин, определяемых полом или честолюбием (как думали Фрейд и Адлер), но также вследствие подавления в себе потребностей своей высшей стороны, своего духа в Боге.

            * Люди неверующие и маловерующие ошибаются, что познание Бога и религиозное чувство не являются для них необходимостью. Оно необходимо для полного раскрытия человеческого самосознания.

            * Самое глубокое наше чувство — чувство веры в Бога. Мы можем, конечно, это чувство прятать от других людей, но если мы скрываем его от своего собственного сознания, то мы вызываем в себе душевный конфликт (10, 23).

            “Отрицать духовную сторону своей природы — это творить над собой большое насилие, — говорит профессор Франкль. — Подавление в себе мыслей о Боге — явление распространенное. Доктор Франкль считает, что приблизительно три четверти населения Европы страдает этим недугом — внутренним отъединением себя от духовной жизни и подавлением в себе в том или ином виде, мысли о Боге, веры и Бога. Это подавление человеком своей духовной, главной стороны Франкль называет “подлинной патологией нашего времени”(10, 24).

            Возможность своего душевного счастья люди разрушают следующими своими психическими ошибками.

            1) Во-первых, чувством того, что они действуют только “временно” ( то есть то, что они делают в данный момент, представляется им будто бы не имеющим настоящей важности). “Это большая психологическая ошибка, потому что в каждый момент времени дело, нами совершаемое в мире, как доброе, так и злое, напластовывается в нашей душе и входит органически в душу; к процессу текущей жизни надо относиться с большой ответственностью”(10, 24).

            2) Вторая психическая ошибка современного человека — это впадение в стадность и безличную коллективность. Человек передает себя массе и ее вожакам, принимает от них готовые жизненные цели и мнения.

            3) Третья ошибка людей — это “фанатизировать” себя, проявлять нетерпимость к мнениям, чувствам и особенностям других людей (10, 24).

            Доктор Франкль считает, что прежняя психоаналитическая фрейдовско-адлеровская концепция не отвечает всей реальности жизни человека.

            Наше время — время интеллектуальной путаницы и перевернутых понятий о ценностях. Атеистическая философия обессиливает, убивает волю людей. Утверждение, что люди являются лишь беспомощными жертвами своих низших инстинктов и материальных интересов, а также продуктом наследственности и среды, — убивает человека (10, 24).

            Величайшие ученые мира боялись, чтобы их наука не была принята людьми, как решение противорелигиозное. Будучи сами глубоко религиозными, они стремились, чтобы люди не забрасывали область сердца и с развитием ума, развивали и религиозное чувство.       

            Наша душа обладает замечательной способностью чувствовать Бога. Это чувство Бога, при правильном духовном развитии крепнет в человеке и осмысливается в сознательную веру. На этом пути получения высшего знания, можно вспомнить прекрасные слова, которые написал В. Зеньковский:

            — Метафизическую опору познания нужно искать в понятии Церкви, где мы приходим к христоцентрическому пониманию знания, т.е. признанию, что светоносная сила, созидающая разум и регулирующая познавательные процессы, исходит от Христа... Это истолкование познания отвергает принцип “автономии” разума, что требует пересмотра всех принципов современной науки (История русской философии. Т. 2, ч. 2, стр. 252).

             Итак, заканчивая главу о гордости, увидев ее разрушительное действие и в жизни и в области познания, в разных формах мышления, сформулируем для себя очень важные выводы:

            — опора познания в Церкви;

            — светоносная сила от Христа;

            — опыт Церкви отвергает принцип автономности разума, более того, учение Святых Отцов о соединении ума и сердца открывают путь к освящению и обожению, а это состояние для нас неизвестное, но Святые Отцы так говорят о этом высоком состоянии души:

            — обоженный дух, господствуя над телом и душой, обожает всего человека, и он становится духовным. Обоженный человек переживает Воскресение своего духа и созерцает блага будущего века, Божественный свет и тайны домостроительства, видит души других людей и получает дары благодати пророчества, исцелений, учительства, как Бог управит, ибо это есть Откровение благодати и Света Божественного.

            Здесь нет чувственного в умопостигаемом, но выход за пределы тварного бытия к единению в обожении. Святитель Григорий Палама учит, что созерцание исихастов есть не познание Бога (как в философии), а более того — озарение и единение с Богом”.

            Достинуть обожения призван каждый человек и это реальность осуществимая, стоит только пойти путем борьбы со страстями, и тогда душа наша яко птица избавится от сети ловящих, сеть сокрушится и мы избавлени будем (Пс. 124, 7).