Об унынии. Свято-Троицкий Ново-Голутвин женский монастырь.

Уныние захватывает в свой плен, когда человек теряет надежду, или в различных скорбных обстоятельствах, или во время болезней, а затем приходят помыслы, что

великое его страдание в настоящее время
впоследствии еще более увеличится,
что он оставлен Богом,
что Бог о нем уже не печется,
что все это с ним случилось без Промысла Божия, и
что ему только одному приключилось это, а у других этого никогда не было и не бывает.

Это не так. Тяжкое состояние духа скоро изменяется, а за ним следует посещение милости Божией и утешение.

Как в этот злолютый час человек не думает уже, что он сможет продолжать свой добрый подвиг, потому что все доброе представляется ему отвратительным; так по окончании уныния

все для него просветляется,
все скорбное исчезает как будто его и не было,
он опять находит себя усердным к доброделанию, и
удивляется изменению своему на лучшее;
еще больше чувствует благодарность к Богу, узнав, что верен Господь и никогда не попускает на нас искушений выше сил наших (I Кор. 1О, 13).

Дух уныния с особенной силой подходит к тем подвижникам, которые живут в безмолвии, в соединении с духом скорби он бывает еще тягостнее.

“Один старец пребывал в пустыне, имея расстояние от воды на две мили. Однажды, прошедши почерпнуть воды, впал он в уныние и сказал:

— Какая польза в труде сем? Пойду, поселюсь ближе к воде.

Сказав это, он обратился назад — и видит кого-то идущего за ним и считающего шаги его. Старец спросил его:

— Кто ты?

— Я Ангел Господень, — отвечал тот, — я послан исчислить шаги твои и воздать тебе награду.

Услышав это, старец воодушевился и ободрился, и отнес келлию свою еще далее — на пять миль от воды.

Различаются два основных рода уныния — уныние при полной подавленности духа, без чувства какого-либо озлобления, и уныние с примесью чувства злобы (23, 197).

Замечательно, что, судя по изречениям подвижников, они не были знакомы с унынием, к которому примешивалось злобное чувство. Это, конечно, объясняется тем, что чувство озлобления подвижники искореняли, ведя непрестанную борьбу с собой и со своими страстями. Но зато их иногда преследовала, как видно из “Добротолюбия”, беспричинная подавленность духа (23, 197).

— Когда уныние, — говорит Кассиан Римлянин, — нападает на бедную душу инока, то порождает ужас от места, отвращение от келлии и презрение к братьям, с ним живущим или на некотором от него расстоянии... самого же его совсем разленивает — заставляет вздыхать и жаловаться, что, сколько времени прожив здесь, нимало не преуспел и никакого не стяжал плода духовного, когда мог управлять другими и многим приносить пользу... (23, 199).

Такой упадок духа Кассиан приписывает особому действию падшего духа, который “всю душу охватывает и ум потопляет” (монах Евагрий).

Феофан Затворник рассказывает о состоянии одного из его учеников:

— Молюсь рассеянно, — пишет ученик, — читаю без охоты. На душе темно и мутно... Бросаюсь на колени перед иконой и взываю к Богу... а все неспокойно на душе; иногда целая буря поднимается... буря каких-то неопределенных мыслей, неясных желаний, стремлений неизвестно к чему... это самые трудные минуты... молюсь, борюсь, и нет облегчения. Наконец, успокаиваюсь, а тогда охлаждение находит... ни к чему нет охоты, пусто и холодно на душе (23, 200).

Так изображается подавленное состояние души в сочинениях христианских подвижников.

Уныние с примесью злобы довольно часто встречается у интеллигенции и описывается в художественной литературе (у Толстого, Андреева и т.д.), излагается в философских трактатах, но мы не будем к ним обращаться, добавим только, что

* уныние — это хроническая форма печали, которую человек запустил в себе, с которой он не боролся (23, 205).

* Человек, пребывающий в унынии, допустил воздействие темной силы, растравляющей эту страсть и прилепившейся к больной душе, и этим виновен пред Богом.

Если уныние — это смертный грех, то ОТЧАЯНИЕ — это уже не грех, а сама смерть духовная, — читаем в “Трех разговорах” В.С. Соловьева (23, 206).

Отрицание смысла и ценности жизни при отчаянии появляется или “вследствие невыносимых страданий, или как результат пессимистического мировоззрения, в силу которого жизнью вообще дорожить не следует, причем человек уверен, что надежда на лучшее будущее бессмысленна” (23, 206).

В этом определении отчаяния можно увидеть два главных вида:

— отчаяние в острой форме как следствие страданий, надвинувшихся на человека, и

— отчаяние длительное, хроническое, как результат известного мировоззрения, укрепляемого, с одной стороны, ударами судьбы, а с другой — тем, что зло часто торжествует в нашем земном мире (23, 206).

Отчаяние предшествует самоубийству, самому страшному греху, сразу отправляющему человека в ад, место, удаленное от Бога, где и света Божия нет, и радости нет, один мрак и вечное отчаяние...

У Леонида Андреева есть рассказ под названием “Сергей Петрович”. Это история одного молодого студента Сергея Петровича, который совершил страшный грех самоубийства, из-за “болезненного эгоизма и чрезвычайной гордости, ненормальное развитие которых вызвало болезнь, называемую извращением морального чувства. Эти страсти заставляли страдать его невыносимо, и в этом настроении Сергей Петрович прочитал слова Ницше:

— Если жизнь не удается тебе, если ядовитый червь пожирает твое сердце, то знай, что удастся смерть (23,217).

Эти слова и навели молодого студента на мысль о самоубийстве. Но сначала его охватил страх, а затем охватила и жажда жить.

— Жить! Жить! — думал Сергей Петрович, сгибая и разгибая послушные гибкие пальцы. Пусть он будет несчастным, гонимым, обездоленным; пусть все презирают его и смеются над ним; пусть он будет последним из людей, ничтожеством, грязью, которую стряхивают с ног, но он будет жить, жить! Он увидит солнце... Сергей Петрович вспомнил отца и мать и ужаснулся, и умилился. Он мысленно целовал морщины, по которым должны были скатиться слезы, и сердце его разрывалось от ликующего победного крика — я живу! я живу!.. (23, 218)

Но страсти оказались сильнее. Внезапно мелькнула мысль, что он, Сергей Петрович, — трус и бахвал, и что если он останется жить теперь, он возненавидит себя и ему придется выпить такую полную чашу самопрезрения, перед которой яд окажется нектаром (23, 219).

— То, что испытывал Сергей Петрович, — говорит далее Леонид Андреев, — было похоже на горделивый и беспорядочный бред мании величия...

Как видно из рассказа, непосредственный толчок к самоубийству дала эта мелькнувшая мысль, ворвавшаяся в мозг Сергея Петровича, мысль, что если он не убьет себя, то будет трусом, рабом и бахвалом...

Этот толчок автор интуитивно выразил словами “мелькнула мысль”, но мы понимаем, — пишет М.В. Лодыженский, — что этот набег мысли вторгся в обезволенный мозг Сергея Петровича из сверхчувственной области зла — из той сферы, которую мы зовем потусторонним миром, где гнездится темная сила (23, 219).

Как гипнотизер внедряет свою волю в гипнотизируемого, так действует и падший дух, приводя людей как бы в состояние гипноза, затуманивая их волю и сознание, чему помогают злые страсти и состояние отчаяния самого человека, и вот тут-то темная мистическая сила губит обезволенного человека, тут-то враг, как говорят подвижники, набежав, “накидывает на него свою петлю” (23, 224).

Описание самоубийства часто вызывает ложное представление, что человек, совершающий этот поступок, герой, жаждущий особых наслаждений, презирающий пошлость жизни и бросающий всем громкие обвинения (23, 229), как это произошло после издания Гете “Страдания молодого Вертера”.

Произведение вызвало такой интерес, а описание этого злодеяния изложено так романтично и привлекательно, что за этим последовала целая волна самоубийств, так что Гете пришлось обратиться к своим читателям с просьбой “сочувствовать его герою, но не подражать его поступкам”.

Самопроизвольный расчет с жизнью вопреки здравому разуму и нравственному осмыслению, отрицание жизни, полной высоких идей и целей, открытых христианством, отрицание торжества жизни, “непобедимой в самой смерти, и через самую смерть развивающуюся в бесконечность”(С. Чичагов), — удел несчастного человека, не увидевшего Света Христова, просвещающего всех, и уходящего во мрак отчаяния, смертного греха и злодеяния.

Отчаяние приводит к наркомании, пьянству, блуду.

Вот что рассказала О., впоследствии избавившаяся от этих злых страстей:

— Я химически зависима — я употребляла все: тяжелые наркотики, алкоголь, транквилизаторы, средства для наркоза...

Для нас естественный вопрос: почему это произошло?

— Для меня до сих пор загадка — как могла так измениться моя жизнь, со мной происходили такие вещи, которых я совсем не ожидала. В детстве я училась в престижной школе, училась хорошо. Правда, у меня были проблемы взаимоотношений со сверстниками — был период, года два, когда одноклассники меня сильно травили. Всю дорогу я была замкнутой, одинокой. Не знаю почему, но ребята в школе считали меня странной. Однако, к десятому классу мое положение как будто улучшилось. У меня были такие ожидания, мечты насчет моей дальнейшей жизни — поступить в институт, меня давно уже интересовала медицина, получить такую “крутую” профессию. Не знаю, как это выразить, но во мне уже тогда сидел какой-то червь — я как будто заранее знала, что в институт поступить у меня не получится, что с парнем мне придется расстаться... Кажется, я не представляла, что для того, чтобы чего-то достичь, надо бороться.

Год после школы я проработала в родильном доме санитаркой. Там были сотрудники, с которыми у меня сложились нормальные взаимоотношения, но там же я встретилась с тем, что мою работу считали грязной. Это был очень тяжелый труд — сутками, и я испытала много унижения.

Оставалась надежда на институт. Я сдала вступительные экзамены, мне не хватило одного балла до “проходного”. Я не выдержала этих испытаний, я сломалась. Почему-то я решила, что теперь мне уже “нет места в этой жизни”, и единственное, что мне остается — это уничтожить себя. Это может показаться странным, но я почему-то сознательно захотела стать наркоманкой — это казалось мне таким романтичным...

С алкоголем и наркотиками я познакомилась на работе — пила вместе с сотрудниками, а потом начала воровать реланиум, препараты для наркоза. Первую внутривенную инъекцию я сделала себе самостоятельно, никто меня не учил — и я впервые в жизни почувствовала облегчение, утешение — это мне очень понравилось. Очень скоро я уже жила “от одного укола до другого” — меня интересовало только это. Я плюнула и оставила мысли о возможности дальнейшей учебы. Очень скоро я потеряла работу и попала в психиатрическую больницу. Для моих родственников это было ударом.

После больницы я только и занималась поиском, что бы употребить. В ход шло все: таблетки, алкоголь. В этот же период мои родственники прилагали всяческие усилия, чтобы остановить мое употребление, но я кричала:

— Оставьте меня, наркотики — это мой путь в жизни!

Были скандалы, ссоры. Они таскали меня по всяким врачам, но это было бесполезно.

Как-то раз мать предложила мне пойти в Церковь и окреститься. Я пошла, меня крестили. Я не верила в Бога, но я сделала это, чтобы родственники от меня отстали. Но сейчас я думаю, что это действительно было то зерно, которое потом проросло и перевернуло всю мою жизнь. Но это так, отступление. Путь к наркотикам оказался вовсе не романтичным, скорее, наоборот. Дальше начался кошмар. Почему-то во мне появилось столько ярости, злости — как будто дьявол в меня вселился: я устраивала скандалы дома, бросалась на родственников с молотком, с табуреткой, резала вены, начала употреблять первитин.

Когда я попробовала в первый раз, я поняла, что это и есть то самое состояние, которое я искала всю жизнь. Дальше — мутный пьяный бред... Моя зависимость прогрессировала очень быстро. Уже через два года я не могла ни дня обходиться без наркотиков. Я чувствовала себя все хуже и хуже. Я выглядела ужасно. Мои друзья говорили:

— Оля, а ведь ты скоро умрешь.

Меня стал преследовать мучительный страх смерти. Я колола наркотики каждый день, и начала принимать транквилизаторы одновременно с наркотиками — чтобы хоть как-то облегчить этот страх. По ночам меня преследовали кошмары.

Я стала задумываться о смысле жизни и смерти. Я была неверующий человек. Когда я умру, я уйду в небытие, я — моя личность, мысли, чувства, порывы души, боль — все это исчезнет, растворится? В глубине души я никак не могла смириться с этой перспективой.

Наверное, во мне осталась любовь к жизни. Я смотрела на эту природу летом, деревья, дождь — и меня охватывала тоска: неужели скоро меня не будет, и это все исчезнет для меня? Я переживала за беременную собаку, помогала принимать у нее роды. Я ухаживала за этими щеночками, и через это ко мне приходило утешение.

Я начала искать какой-то помощи — мне было страшно одной умирать от наркотиков. Я много раз сдавалась в наркологические больницы, но после больницы я начинала употреблять, как правило, в первый же день, употребляла до полного истощения, и снова сдавалась в больницу. Но трезвая жизнь казалась мне невыносимой и бессмысленной. Я была совсем разбита и измучена. Я подумала в первый раз в жизни — а ведь есть верующие люди, они просят Бога о помощи, может быть, и мне попробовать? От полной безысходности я попросила Бога:

— Боже, я больше не могу, дай мне наркотики! Недели через три у меня появился такой запас наркотиков, которого мне хватило бы на год.

Мне не надо было больше беспокоиться о наркотиках. Но вскоре, по ночам, в тишине ко мне стали приходить угрызения совести. Я стала вспоминать, сколько же я зла причинила людям. Я понимала, что мое положение безнадежно, и у меня появилось желание хотя бы перед смертью примириться со всеми. Я съездила к одним друзьям, с целью извиниться и возместить материальный ущерб. Я устроилась на работу.

Я стала общаться с верующими людьми — христианами. Меня поразило то, что они приняли меня такую, какая я есть — безнадежную наркоманку. Они не требовали от меня ничего, и только предлагали мне помощь. Они говорили о бессмертии души, о жизни вечной. Я сразу приняла это, можно сказать, я это всегда знала! И вдруг, как-то само собой, я поверила, что Евангелие — правда.

Но отказаться от наркотиков я не могла. Мне становилось все хуже и хуже, никакого удовольствия от наркотиков я не получала, а употребляла для того, чтобы не чувствовать себя совсем плохо. Я боялась, что перед смертью я сойду с ума и превращусь в животное.

Странно, но на фоне всего этого ужаса я вдруг увидела странный сон — как будто я иду по аллее, огромные деревья, мягкий свет. И ощущение, что Кто-то меня очень сильно любит, обнимает меня своей любовью, и я почему-то всех-всех люблю, в моей душе нет зла, обид. Мне очень хорошо, тепло и безопасно. На фоне этого всего вокруг меня появилось столько хороших людей, искренне заинтересованных во мне. Они оказывали мне помощь и участие. Это было для меня совершенно непостижимым, неожиданным — я раньше и представить себе такого не могла...

Но продолжалась постоянная жуткая тяга, стрессы, истерики — у меня не осталось сил бороться с собой. У меня не было сил больше оставаться трезвой. Я интуитивно чувствовала, что эта попытка бросить наркотики — последняя. Я знала, что теперь все попытки закончены — у меня нет сил жить трезвой и я иду умирать. Но когда я употребила наркотик, вместо эйфории, подъема я ощутила черноту — из этого состояния я уже не смогу обратиться к Богу — я предала Бога и тех людей, которые так много сделали для меня. Я была в полном отчаянии. И тут меня как будто пронизала мысль: все, больше наркотики мне употреблять нельзя, чего бы мне это ни стоило. Затем я пережила как бы чувства матери — я увидела себя со стороны матери, я пережила в один момент ее чувства, как она теряет любимую дочь, эту боль, отчаяние, жалость — и невозможно ничего сделать. Я проплакала весь вечер, но это были слезы очищения. С того момента я остаюсь трезвой и по сей день.

Это было удивительно для меня — снова видеть трезвыми глазами, как ребенок: рой мух в кухне, ручей, заросли малинника, маленькие озера в лесу, ловить карасей, держать на руках живую кошку. Я переживала какое-то необъяснимое ощущение новизны всего — как будто я родилась заново. Я снова вижу все как в первый раз в жизни.

Бог в буквальном смысле сделал чудо для меня. У меня уж точно не оставалось никаких сил и надежд, да даже и желания жить. Я в полном смысле считала себя безнадежной, обреченной. С того момента у меня не возникала тяга, с которой бы мне не удавалось справиться. В первые же месяцы, как мне только снова хотелось наркотиков, я сразу вспоминала, что этим оскорблю Бога, Который меня так любит (50).

Так начался процесс осмысления всей трагедии хождения по мукам греха и преодоления отчаяния с Божией помощью.

“Убеждение человечества в соприкасании мирам иным, упорное и постоянное, тоже ведь весьма значительно”, — писал Ф.М. Достоевский в “Записных тетрадях”. Эти же мысли выражены и старцем Зосимой:

— На земле же воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа перед нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий перед потопом. Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром горним и высшим...

И это живое чувство любви к Богу укрепляется во время Богослужения, а когда священник говорит: Свет Христов просвещает всех, мы теперь понимаем, что вся жизнь человека, после того, как ее коснулся Божественный Свет, видится во всех своих темных закоулках как постыдная, позорная для человека, недостойная его высокого призвания. Душа призывается к Свету и сама должна стать светоносной.

— Я начала понимать, что такое грех. Ко мне стало постепенно приходить осознание, какой ужас я натворила в своей жизни. Это было нравственное пробуждение. В моей памяти по частям начали всплывать все ужасные грехи, которые я сделала — и воровство, и жестокое, циничное отношение к людям, и распутство, и многое другое. Когда мне вспоминался очередной эпизод греха, мне казалось, что моя душа буквально горит, и я не смогу дальше жить, если от этого не очищусь. Примерно за год, по частям, я исповедовала все свои грехи. Мне было и тяжело, и радостно — это было начало очищения, освобождения от груза прошлого. Для меня стало невыносимо, неприемлемо так жить. Во мне произошел переворот: я, которая была зла, жестока, цинична к людям, соучаствовала в преступлениях, теперь в Церкви со слезами просила у Бога прощения.

— Сейчас я пока ощущаю свою жизнь как распаханную кровавую полосу, сплошную рану в душе, которая закрывается лишь на короткие моменты. Часто эта “рана” открывается, и тогда у меня такое ощущение, что у меня нет сил больше жить. Я со слезами молюсь и прошу у Бога: “Господи, у меня нет сил больше жить, забери меня к Себе”. Когда мне тяжело, я прихожу в Церковь и плачу. Но это не плохие слезы — когда я открываю Богу свою душу. Я чувствую связь с Богом — и это не дает мне снова ожесточиться, озлобиться, отчаяться. Я все равно верю, верю, что есть добро, что оно должно быть в основе всего. Мне очень плохо самой, когда я на кого-то злюсь, обижаюсь, или желаю кому-то плохого. Зло несовместимо с жизнью” (50).

Причины уныния.

1) “Одной из причин возникновения уныния, — размышляет психолог Н. Д. Гурьев — является желание сожалеть о том, что в жизни не будет так, как хочется. Уныние — не сожаление, а именно желание сожалеть, — так православный врач раскрывает внутренний мир, который созидает унывающий. Такой “больной” любуется своим “страданием”, не хочет с ним расставаться, а поэтому

— “отстаивает обоснованность своих сожалений и

— отвергает мнение тех, кто указывает на беспочвенность уныния или на незначительность причин, его вызвавших”(2, 132).

Попробуйте только сказать унывающему, что он не прав, как тут же вас обвинят в том, что вы его не понимаете, что вы — ограниченный и нечуткий человек, а вот он, унывающий, несчастный и несправедливо отстраненный от того, чего бы ему хотелось.

И так глубоко это состояние овладевает человеком, что даже “по утрам уныние может проявляться сонливостью, и это объясняется не физиологической потребностью человека во сне, а его желанием не просыпаться и не включаться в ту жизнь, в которой, как он знает заранее, не будет того, что ему хочется и как ему хочется”(2, 132).

Если человеку нравится это состояние лжи и апатии, то уже весь жизненный уклад начинает подчиняться и руководиться этими состояниями духа. В беседах с окружающими унылый человек с удовольствием фиксирует внимание на сведениях о предстоящих неприятностях, бедах, по отношению к которым его позиция предельна проста и однозначна: я так и знал, что будет плохо! Если же они не обнаруживаются, прилагает усилия для их разыскания (2, 133).

Насколько же это состояние греха отличается от страдания доброго сердца в каком-либо несчастьи.

Однажды Старец Паисий рассказывал:

— Один учитель имел семерых или восьмерых детей. И вот, когда ему было около пятидесяти, у одного ребенка что-то случилось с глазом. Его обследовали, нашли опухоль и глаз удалили. Над бедняжкой смеялись все дети в школе. Как было утешить этого несчастного? Я подумал, что могу ему помочь. Ребенку было двенадцать лет, и он уже кое-что понимал. Несчастный не знал, что такое утешение. Я сказал учителю, что души, которые борются с несчастьем с помощью славословия Бога, будут в будущем вместе с Пафнутием Исповедником, которому вырвали глаз за его веру во Христа. Бедный учитель это понял и прыгал от радости. Это было неложное утешение. Это была действительность. Он увидел, что несправедливости не было, ибо Бог не совершает несправедливости. Я верю, что в День Суда Бог воздаст тому ребенку (39, 154-155).

Очень важная мысль Старца: если кто славословит и благодарит Бога в несчастье, тот несет подвиг исповедника. Даже в самой обыденной действительности, в наши простые будничные дни, не унывая по поводу неприятностей, а стремясь к более глубокому пониманию смысла жизни и благодаря Бога, можно в будущем, как говорил старец, быть со Святыми Исповедниками, пострадавшими за веру во Христа. И какую радость ощущает душа, сердечно воспринявшая это знание.

— Давайте представим, что я родился калекой, без рук, без ног. Совершенно расслаблен и не могу шевелиться. Если я приму это с радостью и славословием, Бог сопричислит меня к Исповедникам. Так мало надо сделать, чтобы Бог сопричислил меня к Исповедникам! Когда я сам врежусь на своей машине в скалу и приму с радостью случившееся, Бог сопричислит меня к Исповедникам. Ну, чего еще мне желать? Даже результат моей собственной невнимательности, если я с радостью принимаю его, Бог признает (39, 156).

Уныние же лишает всего радостного и в этой жизни, и в вечной. И, конечно, является и грехом против Бога, и неправдой по отношению к людям, а к своему состоянию души, просто самоубийством.

Потому что унылый

* противостояние предстоящим неприятностям не считает целесообразным, т.к. “все равно все будет плохо”, и исправление складывающегося положения совершает неохотно (2, 133), стараясь уклониться от устранения тех причин, из-за которых наступает уныние.

* Сроднившийся с унынием не ищет успешности своих действий, ибо, если они будут успешны и грядущие беды будут устранены, то не из-за чего будет унывать. Говоря коротко, уныние заставляет человека не преодолевать и устранять предстоящее зло, а сохранять его в угоду унынию

(2, 133).

Серафим Саровский говорил, что это состояние души есть предвкушение геенны. Есть над чем подумать. И тут же советовал: искушение диавола подобно паутине — стоит только дунуть на нее, и она истребляется.

2) Следующая причина возникновения уныния: уныние сопровождает любой грех, удовлетворение которого невозможно ни сейчас, ни в ближайшем будущем, например:

— чревоугодник, страдающий язвенной болезнью или диабетом, будет унывать, потому что не может услаждаться желаемым количеством пищи или разнообразием вкуса;

— скупой — из-за того, что не может избежать траты денег...

Унынием сопровождаются практически любые неудовлетворенные желания (грехи),

если “человек не отказывается от них по тем или иным причинам. С возрастанием уныния конкретные желания утрачивают свое значение, и остается душевное состояние, которое отыскивает именно те желания, выполнения которых достичь невозможно (для питания уныния, как такового). Затем, наличие желаний вообще перестает иметь какое-либо объективное значение, а остается губительное для человека состояние, приводящее к упадку как психических, так и физических функций организма” (2, 134).

3) Уныние часто бывает от:

— многословия;

— чрезмерности трудов;

— бесчувствия души;

— забвения небесных благ (9, 212).

4) Уныние иногда происходит от наслаждения, а иногда от того, что страха Божия нет в человеке, или от гордости и самолюбия (9, 350

Последствия.

1) В мимике и в поведении уныние может обнаруживаться

— выражением лица, которое так и называется унылое;

— опущенными плечами, поникшей головой,

— отсутствием интереса к окружающему и своему состоянию. Может отмечаться постоянное снижение артериального давления (2, 132).

2) Отмечается вялость, инертность души. Уныние производит расслабление души, изнеможение ума. Хорошее настроение окружающих вызывает у унылого недоумение, раздражение и проявляемый или скрытый протест (2, 133).

3) Не зная, как бороться с унынием, многие думают, что перемена места жительства избавит их от этого состояния, но ошибаются: “именно знание о том, что в данном месте не будет того, чего человек желает, приводит к бродяжничеству как отдельных людей, так и целые народы.

По-видимому, можно сказать, что уныние у цыган является национальной чертой, так же как тоска у евреев, но евреи верят, что в будущем будет так, как им хочется и в этом месте, а цыгане — не верят и поэтому, будучи не в состоянии изменить время, пытаются хотя бы изменить место и уйти оттуда, где все равно не будет по их желанию” (2, 132).

Еще более беспросветное уныние находит на людей, не имеющих веры в Бога. О них Старец Паисий писал:

— Человек, который не верит в Бога и в будущую жизнь, подвергает свою бессмертную душу вечному осуждению и живет без утешения в этой жизни. Ничто не может его утешить. Он боится потерять жизнь, мучается, идет к психиатрам, которые дают ему таблетки и советуют поразвлечься. Он принимает таблетки, дуреет, а потом ходит туда-сюда, чтобы посмотреть достопримечательности и забыть боль (39, 154).

4) Святые Отцы предостерегали: смотри, как и куда дух уныния тебя наклоняет своими движениями? Многие знают, что зачастую это состояние врывается насильно, со стороны, действием падшего духа, который стремится найти в нас сочувствие этому состоянию, и как только мы согласимся “расслабиться”, “поунывать”, быстро подступают и другие духи, ожидающие “своего времени”.

Узнал я, — пишет Иоанн Лествичник, — что бес уныния предшествует бесу блуда и уготовляет ему путь, чтобы, крепко расслабив и погрузив в сон тело, дать возможность действовать блудным помыслам и производить осквернения

(9, 425).

5) Из-за уныния может возникнуть дух неблагодарности, и тут уже надо опасаться, чтобы не впасть в хуление; ибо враг во время уныния усиливается сразить душу именно этим оружием ХУЛЫ И НЕБЛАГОДАРНОСТИ.

Человек, одолеваемый унынием, исполняется сомнения, страха и отчания, что он

— не может быть помилован Богом,

— не может получить прощения грехов,

— не получит избавления от вечных мук и спасения.

Многие помыслы вторгаются в душу и не отступают от нее ни во время, ни после чтения и службы.

Все усилия нужно употребить, — советуют Святые Отцы, — чтобы не дойти до отчаяния и не оставить молитву. К молитве надо приложить чтение и рукоделие, сколько можно, ибо то и другое подает помощь в борьбе.

А против духа неблагодарности и хулы говори так:

— Отойди от меня, сатано: Господу Богу моему поклонюся и Тому Единому послужу, и все горькое для меня прискорбное приемлю с чувством благодарения, как ниспосланное от Него, для очищения грехов моих, как написано: гнев Господень подыму, яко согреших Ему (Мих. 7, 9). Тебе самому на твою голову неблагодарение и хула да обратятся, и тебе да вменит их Господь. Отступи от меня; Бог, создавший меня по образу Своему и по подобию, да низложит и да отженет тебя!

Ибо хитрость вражеской злобы для того и наводит уныние на нас, чтобы лишить душу надежды на Бога. Но Бог никогда не допускает, чтобы надеющегося на Него одолели напасти, ибо знает все немощи наши. Если и люди знают, какую тяжесть может понести лошадь, какую осел, какую верблюд, и налагает на каждого по силе его, не тем ли более разум Божий знает, какое какой душе допустить искушение, чтобы сделать ее способной к Небесному Царствию и удостоить ее не только будущей славы, но и здесь — утешения от Святаго Духа, — так говорят Святые.

Способы борьбы.

1) Препятствует унынию, его развитию “признание человеком своей ограниченности и греховности, ибо

— если ты ограничен, то не можешь знать будущего, т.к. толком не знаешь и настоящего,

— а если ты грешен, то не имеешь права претендовать на то, чтобы твои желания исполнялись”(2, 134).

2) Противостать унынию удобнее всего кротостью, терпением и надеждой, а также благодарностью за то хорошее, что имеется.

Даже, по-видимому, для многих отрицательные явления — болезни, одиночество и др., могут восприниматься как благословенные, например:

“Болезни бывают у нас от греха”, — говорил преп. Серафим Саровский, но тут же добавлял о пользе болезни: “от них ослабевают страсти, и человек приходит в себя”, а всем известно, что бывают такие трудные, связанные с непреодолимым упрямством состояния души, что “прийти в себя” — это большое благо для человека. Дальше Серафим Саровский говорил о еще большем утешении: “кто переносит болезнь с терпением и благодарением, тому вменяется она вместо подвига, или даже более”.

Также и в одиночестве можно обрести утешение и радость:

— Если бы мы видели нашего Ангела, насколько он близок к нам, тогда мы бы никогда не чувствовали одиночества. У нас есть еще друзья: Иоанн Предтеча, Святые, Херувимы и Серафимы и, особенно, Пречистая (39, 165). И одиночество может быть богато общением с миром горним.

Но благодарность в скорбях не надо путать с непротивленчеством злу. Это разные состояния души, одно — доброе, другое — трусливое и недоброе. Святые не были непротивленцами, Святые — воины Божии, они боролись со злом, и зло отступало от мира. Вот такой поучительный для нас пример мудрости старца Паисия, видевшего и пресекавшего даже малое проявление зла.

— Посетили Старца однажды четверо юношей. Старец их доброхотно принял, просил посидеть на дворе, и поспешил принести обычное угощение — лукум и холодной воды. Когда угостил, сел рядом узнать, какова цель их посещения. Тогда те, с некоторым бесстыдством, сказали ему:

— Геронта, не дашь ли нам еще лукума?

Тот поднялся и принес банку с лукумом, угостил снова и опять сел рядом с ними.

Те опять сказали:

— Не принесешь ли нам еще воды?

Старец поднялся, пошел к бачку с водой, наполнил четыре стакана и на подносе принес и поставил перед ними. Смиренно, исполненный доброты, взял по одному и вылил к ногам каждого. После того как пристыдил и последнего, говорит им с улыбкой:

— Я пошел и принес воды по вашей просьбе, чтобы показать вам, что мне не трудно оказать послушание вашей воле. Однако не дал ее вам, чтобы этим не помог бы вам быть ленивыми

(42, 145-146).